Ракетный заслон
Шрифт:
— Давно она болеет?
— Пятый год… Парализована.
Кадомцеву стала ясна несостоятельность этого «довода». Почему Салтыков раньше об этом умалчивал? Значит, есть другая причина, и, вероятно, существенная, если Салтыков решился пойти на хитрость.
Чтобы не особенно смущать солдата, Кадомцев, слушая его, раскрыл классный журнал и стал делать в нем записи о своем посещении политзанятия. Скосив глаза, мельком посмотрел на Салтыкова: тот следил за авторучкой, близоруко прищурясь. И тут Кадомцева осенило: он вдруг вспомнил точно такой же взгляд Салтыкова на занятиях, когда переписывали таблицу, вспомнил
— И давно это у вас?
— Что? — непонимающе взглянул Салтыков.
— С глазами…
Салтыков вздрогнул. С минуту молчал, опустив голову. Наконец произнес глухо:
— Еще с зимы… Болел я конъюнктивитом, в санчасти лежал. С тех пор и хуже. Эх, да что там говорить, товарищ капитан! — солдат в сердцах махнул рукой. — Все равно этому не поможешь. Дослужу до демобилизации — три месяца осталось, а там видно будет.
— Почему не поможешь? — возразил Кадомцев. — Пошлем вас на обследование в госпиталь. Там и подлечат, и, если потребуется, очки подберут. А мы тем временем подумаем насчет сверхсрочной службы.
У самой позиции Кадомцев носом к носу столкнулся с Мамкиным. Увидав капитана, Мамкин остановился, вытянулся, растерянно прижимая к животу алюминиевую кружку.
— Здравия желаю, товарищ капитан!
— Здравствуй, Юлиан Мамкин! — улыбнулся Кадомцев. — Куда и по какому делу собрался?
— За водичкой, товарищ капитан. Тут недалеко ключ имеется. Вода — аж зубы ломит.
— Пить захотел?
— Так точно. Только не я — ефрейтор Трушков. «Сбегай, — говорит, — за ключевой. Для промытая пищевода».
— Он что, заболел?
— Никак нет. Физически здоров.
— А ну-ка позови его ко мне.
Трушков вежливо улыбался.
— Значит, пить захотелось?
— Так на завтрак же селедку давали. Природа требует, — ответил ефрейтор.
— Вот что, товарищ Трушков. Если я еще раз увижу или узнаю, что Мамкин у вас на побегушках, получите взыскание. Сделали выводы?
— Так точно. Сделал.
— Какие?
— Обучать и воспитывать молодое поколение согласно воинской этике. Не превышая полномочий, — отчеканил Трушков.
— Я вполне серьезно, — сухо сказал Кадомцев. — Стыдно вам, человеку с высшим образованием. Некультурно.
В кабине станции наведения ракет Кадомцев пробыл недолго.
Старший лейтенант Вахрушев сел за пульт офицера наведения и, используя имитационную аппаратуру, провел несколько тренировок по низковысотным малоразмерным целям. Кадомцев был рядом и видел: Вахрушев сознательно создавал для операторов наиболее сложные условия. Выдавал «пачку», имитирующую цель, на минимальной дальности, когда она вот-вот войдет в зону пуска и когда от операторов требуются исключительная быстрота, собранность, мгновенная реакция — ошибка одного здесь, как правило, означает провал работы всего расчета. Запускал цель специально через зону местных предметов, и ее отметка то и дело смазывалась на фоне золотистой ряби «местников». Тем не менее
После третьего варианта Кадомцев, чувствуя, что у него у самого от напряжения стучит в висках, положил руку на плечо Вахрушева.
— Хватит. Достаточно…
Ни перед тренировкой, ни во время работы Вахрушев не сказал солдатам ни одного лишнего слова, только уставные команды. Они понимали его с одного взгляда, не расспрашивали, не требовали уточнений, работали молча и сосредоточенно.
— Разрешите, товарищ капитан, сверх программы? Продемонстрировать «систему Ю-три»?
— Давайте.
После команды Вахрушева «создать условия!» в кабине началась вакханалия. Распахнулась дверь, от хлынувшего дневного света зарябило в глазах; задребезжал динамик громкоговорящей связи, включенный на полную громкость; где-то над операторскими шкафами назойливо запищал зуммер.
А Вахрушев, перекрывая шум, уже выдавал команды:
— Контрольная цель! Скоростная, одиночная. Поиск. Азимут… Высота… Дальность…
Потом на экранах появилась не одна, а группа целей: золотистые светлячки, мерцающие сквозь метелицу помех. Они упрямо липнут к перекрестиям, как пчелы к намазанной медом сотовой раме.
Одна из них, первая, прочно захвачена в цепкие руки локатора, устойчиво «сидит» в самом центре перекрестия. Но вдруг начинает меркнуть, пропадать, будто растворяясь в зеленоватой зыби экрана…
Операторы встревожены.
— Цель маневрирует! Уходит на малую высоту!
Вахрушев быстро меняет режим слежения за целью, которая уже входит в зону огня зенитных ракет. Пуск!
— Захватить вторую…
Когда закончилась эта необычная тренировка, Кадомцев так и не понял: все ли было правильно, хорошо ли действовал расчет? Судить по экранам? На вахрушевском-то он еще более или менее контролировал обстановку, а операторские для него были почти «слепы» из-за сильного бокового освещения. Команды и доклады? Пожалуй, они выдавались правильно вообще, в целом. А о деталях он просто не мог судить. Он не настолько был компетентен. И потом этот надоедливый, все заглушающий шум…
Выключив аппаратуру и устало опустив голову, Вахрушев шевелил пальцами, словно стряхивал с них невидимые капли воды. Затихли вентиляторы, замолк динамик, и только зуммер еще продолжал пищать.
— Мамкин! Выключи свое рацпредложение, — пробубнил сержант Резник. — У меня от него желудок вибрирует.
Мамкин поднялся со стула, потянулся к выключателю, но помедлил и, обращаясь к Кадомцеву, сказал с откровенной гордостью:
— Зато стрессор какой!
— Стрессор? — удивился Кадомцев, чувствуя, что, кажется, начинает кое-что понимать. — Сверхраздражитель?
— Точно, — кивнул Вахрушев. — Военно-инженерная психология, товарищ капитан.
Вот оно что! Значит, именно в этом вся соль «системы Ю-три». Но ведь, насколько помнил Кадомцев, психология рекомендует снимать, рассеивать так называемые «стрессовые» явления? Чтобы улучшить прием информации.
— А вы поступаете наоборот?
— В том-то и дело, — сказал Вахрушев. — Я провожу вас и по дороге объясню.
Уже со ступенек Вахрушев, обернувшись, крикнул:
— Младший сержант Резник! Продолжайте тренировку! Садитесь за пульт офицера наведения и действуйте по учебному плану.