Ракеты и подснежники
Шрифт:
Подполковник смотрел тревожно, пристально.
– - Как... думаешь поступить? Фортель не может выкинуть? Этого, признаться, побаиваемся с замполитом...
– - Чего ей выкидывать?
– - хмуро произнес я.
– - Человеку свойственно утешаться. Найдет и она утешение.
– - Поднялся.
– - Насчет Ивашкина все верно... и офицер хороший.
Молозов тоже встал, подошел ко мне. Я почувствовал его руку на своем плече. Приглушенным голосом он сказал:
– - Не теряйся, Перваков, главное -- верно разберись в этой печальной задаче с двумя неизвестными. Жаль, год уйдет. А насчет жены... Строптива и самолюбива. Ну да если любит, образумится. А тебе один совет:
Сумятица мыслей одолевала меня. Все произошло слишком быстро, и нужно было время, чтоб в голове успело перебродить и отстояться. То думалось, что поступил благородно, как настоящий герой, отказавшись от поездки в академию в пользу старшего лейтенанта Ивашкина, то обжигала мысль о крушении таких еще недавно близких планов! Думалось и об этом стажере, который должен приехать, помочь с прибором. И невольно в сознании где-то больно отдавалось: "Он -- уже будущий инженер, а от тебя, Перваков, эта "приставка" оттянулась еще дальше!"
Шел от казармы тропинкой, напрямик к домику. Солнце опустилось низко, косые лучи его ложились на землю стылыми розовыми полосами. За эти дни в городке успело подтаять, и теперь вся территория еще больше походила на строительную площадку.
Солдаты перетаскивали доски, складывали их возле остова водонапорной башни. Конусная крыша ее, заляпанная грязью, валялась по-прежнему на боку, как и в день приезда Наташки, когда я водил ее показывать городок. "Эх, не скоро будет тот рай, который обещает майор Молозов!" Эта мысль потянула за собой другую: как сообщить обо всем Наташке? Чудачка! Считала дни до нашего отъезда и ничего не хотела делать. Приготовит обед -- и снова уткнется в книгу, свернувшись калачиком на кровати в своем неизменном халате. Этот-то халат, признаться, начинал меня раздражать и, может быть, в какой-то степени послужил толчком к новой размолвке с ней. Вот уж правда: жизнь прожить -- не речку вброд перейти!
Все произошло только вчера и было еще свежо в памяти. Домой тогда пришел раньше Климцова. Из приоткрытой двери в кухню распространялись вкусные запахи, щекотавшие нос. У меня было хорошее настроение. Ксения Петровна вышла с кастрюлей, осторожно ступая на больную негнущуюся ногу. Я поздоровался.
– - Здравствуй, здравствуй!
– - скороговоркой проговорила она и скрылась в своей комнате.
Мне почудилась в ее ответе сдержанность. К тому же Ксения Петровна обычно всегда называла меня по имени, а тут только это быстрое "здравствуй". Может быть, торопится? Адъютант дивизиона любил, чтоб на столе его ждал обед. "А если что-нибудь у них с Наташкой вышло?" -- мелькнула запоздалая мысль.
Наташка читала у стола, поджав на табуретке ноги и спрятав их под полами халата.
– - Ты раньше сегодня? Что случилось?
– - не меняя позы, спросила она.
Взгляд мой, точно нарочно, уперся в правый лацкан ее халата. Может быть, так неудачно падал свет, но мне показалось, что лацкан был залит чем-то жирным и лоснился.
– - С Ксенией Петровной у вас что-нибудь произошло?
– - внезапно раздражаясь, спросил я, не отвечая на вопрос Наташки.
– - Настроение у нее плохое.
– - Не знаю.
– - Она передернула плечами.
– - Разве из-за этих цыплят обиделась?
– - Каких цыплят?
Она оторвалась от книги, пояснила: в этот день была ее очередь ехать за продуктами
– - Приехала, а она с обидой: "Жаль, мне не купили..."
– - Отдала бы одного, поделилась.
– - Из кастрюли вытащить? Не заказывала.
– - Наташка поджала губы.
– -Ненавижу упреки... Так ей и сказала.
– - Как ты можешь так? Она -- пожилая женщина, инвалид...
– - Поднявшись с табуретки, я смотрел на нее -- взгляд снова наткнулся на жирный отворот халата. Острое раздражение захлестнуло меня.
– - И потом... когда ты снимешь этот халат? Он же грязный.
– - Халат? Грязный?..
– - тихо, в замешательстве переспросила она. Расширенные глаза ее быстро налились слезами.
Наташка уткнулась лицом в книгу на столе, а я отошел к окну.
В голубом высоком небе над лесом и городком громоздились облака, точно застывшие клубы дыма. Им было там просторно, свободно и, должно быть, легко плыть... Наташка позади, кажется, плакала беззвучно, и моя обида мигом выветрилась, вместо нее испытывал угрызения совести, корил себя в душе. Конечно, виноват: убеждать надо, доказывать, в чем не права, учить, но тонко, деликатно -- это я понимал, -- а тут дернуло за язык с этим халатом!..
– - Ладно, Наташа... Будет сердиться!
– - Обернулся: -- Сама-то ты обедала?
Она упорно молчала, хотя я добивался ответа. Потом вдруг с надломом, резко сказала:
– - Не могу, понимаешь? Не могу... Этот запах керосина бочки меня преследует, снится! И ты... только красивые слова!
Вот тебе на! Даже растерялся: действительно не понимаю? Я начал ее успокаивать, целовать мокрое лицо.
"А что теперь будет?" -- думал я, перебирая в памяти разговор с Андроновым и замполитом в канцелярии: "Фортель не может выкинуть?" Разве только в этом дело? Поистине все в жизни взаимосвязано. Кто-то, где-то всего только на одну единицу меньше написал на бумаге, в так называемой разнарядке, и сразу за этим последовала цепь событий. Волна их докатилась и до тебя, Перваков! И кто скажет -- как эти события изменили, куда повернули колесо твоей судьбы: к лучшему? к худшему? Что там дальше, в будущем, ждет тебя за ними? Знать бы, увидеть... Одно ясно: впереди, до академии, еще год. Служба, готовность, боевое дежурство и вот -- прибор объективного контроля...
Детский плач, долетевший в открытую форточку, заставил меня остановиться. Я оказался возле дома Ивашкина. Ребенок плакал надсадно, с хриплыми нотками, должно быть, плакал давно. "Ивашкин-то дома?" В этот день я не видел его ни на утреннем разводе, ни на позиции. Еще не отдавая отчета, зачем так делаю, шагнул на крыльцо...
Ивашкин ходил по комнате вокруг стола с ребенком на руках. Он был одет по-домашнему -- в нижней расстегнутой рубашке, в бриджах, заправленных в коричневые носки, в тапочках-шлепанцах. Ребенок, закутанный в пеленки, извивался у него на руках. В сумрачной комнате пахло кислым молоком, пеленками, разбросанными на диване, столе, на кроватке.
Ивашкин обернулся, смешанное чувство удивления и радости мелькнуло на его лице.
– - Заходи, Константин, заходи.
Он положил ребенка в кровать, сунул ему в рот бутылочку с молоком, и тот разом умолк.
– - Ты уж извини за беспорядок, -- растерянно сказал Ивашкин, торопливо собирая разбросанные пеленки и учебники.
– - Вот один управляюсь... воюем с Василием. Ишь замолчал!
– - вдруг удивился он.
– - Давно надо было соску дать, -- посоветовал я.
– - Давал! Куда там, не брал, a вот сейчас сдался. Тонкая психология!