Ралли «Конская голова» (сборник)
Шрифт:
— Ну а с полицией у тебя неприятностей не было?
— Нет, ПБ 7-71 не оставляет ни малейших следов. Даже в органических жидкостях. Ты словно воду пьешь.
Гуидо провел ужасную ночь, полную страха и соблазнов.
Он ворочался в постели, вздыхал, потом зажег ночник, стоящий на стуле, закурил, выпил немного виски.
Анна, затаив дыхание, лежала, натянув простыню. Когда Гуидо зажег свет и, как ей показалось, взглянул на нее, она притворилась спящей.
А Гуидо вспоминал о своих прошлых триумфах, приобретающих в его воображении гипертрофированные размеры, и робко думал
Соперники же носятся по полю в своих промокших насквозь, грязных майках, уставшие, злые. "Гол! Гол! Гол!" — кричит обезумевшая от радости толпа. Сколько голов они забили? Три, четыре, пять. Не надо добивать противника, нужно его пощадить.
Газеты с непритворным изумлением пишут об удивительных успехах команды. Заголовки набираются огромным жирным шрифтом. Но причин успехов никто толком понять не может".
Гуидо бросает то в жар, то в холод. Он натягивает одеяло на подбородок, тело его мелко вздрагивает.
Снова пошел дождь, в этом проклятом месте он самый частый гость. А может, он простыл, пока сидел в холле?
Он, кряхтя, поворачивается на бок.
На миг ему становится страшно — сердце учащенно забилось, режущая боль пронзила живот.
Гуидо закрыл глаза, но видения не исчезли.
Он судорожно цепляется за простыню. Теперь он видит Питтона, вратаря, красивого двадцатилетнего парня. Ростом он метр восемьдесят пять сантиметров, весит семьдесят девять килограммов, руки у него огромные и цепкие как клещи. Его хотят пригласить в сборную, хотя в последнее время он пропускает больше голов. Что же с ним тогда станет?
Гуидо мысленно кричит: "Нет, нет, нет!" — протягивает руку и зажигает свет. И все равно видит Питтона пожелтевшим, невероятно худым, лицо у него тяжело больного старика.
Питтон станет таким же, как Пьеро, таким, как он сам. Но только это случится с ним в двадцать два года, и он уже не изменится. Точно таким сделается и Вентури, свободный защитник, белокурый крепкий парень, и Мартелли, мощный атакующий полузащитник, неутомимый на поле. Не избежит этой участи и Клаудио, на редкость одаренный нападающий, изящно и тонко ведущий игру. Гуидо становится все холоднее, а между тем он обливается потом, и его знобит.
А главное, ему страшно, невероятно страшно, ведь искушение так велико… "Если попрошу, даст ли он мне препарат?"
Ему хочется заткнуть уши, чтобы не слышать себя самого. Закрыть глаза, чтобы исчезли радужные видения. А то сейчас он видит, как сверкают чудесные цифры на электронном табло. Между тем заманчивые картины не исчезают, и рев восторженной толпы накатывается на него каждые две — три секунды, усиленный громкоговорителями.
В Терме воскресенье. Уже на рассвете, несмотря на ненастную погоду, бледные, сгорбленные людишки выходят на улицу и, шаркая ботинками, направляются к Капелле.
Тут встают очень рано, спят мало. Гуидо тоже так и не сомкнул глаз и чувствует себя совершенно разбитым. С того дня, как он встретил Пьеро Бевилаккуа, он совсем перестал спать. Сейчас через распахнутые
Спортивную газету он покупать не хотел, но потом заставил себя взять и ее. На первой странице огромными буквами гласил заголовок: "Трагедия, удержится ли команда в высшей лиге?" Впрочем, он ничего другого от этой свиньи Преди и не ожидал. Этот продажный журналист всегда не любил его команду. "Хотя он, в сущности, лишь выполняет свой профессиональный долг", — убеждал себя Гуидо, пытаясь сохранить спокойствие. На минуту ему показалось, что он больше не волнуется. Он даже повеселел и подумал, что поднимется к себе в номер, возьмет жену, Джорджану, и они вернутся в город. Сегодня же. Пойдут в ресторан, в кино. А на другой день явится в директорат и, что бы ни произошло на стадионе, без горечи и страха выслушает любой приговор, определяющий его судьбу. Все равно и для него, и для Анны, и для их дочки еще будут рассветы и радости. Все трое здоровы, а разве не это главное?
На что ему три, четыре выигранных первенства и кубка, если Джорджана вдруг заболеет и умрет? Он живо представил себе ее маленькой, сморщенной, серой, как Пьеро Бевилаккуа, и чуть не закричал от ужаса.
Потом он весь день держался спокойно и мирно. Анна глазам своим не верила и страстно благодарила господа за то, что он внял ее беспрестанным молитвам.
А вечером все пошло прахом. Они вернулись домой веселые, Гуидо шутил, улыбался. Он даже не включил ни радио, ни телевизор, чтобы узнать результаты игр. Скорее всего, правда, из суеверия, но и это хорошо.
Все трое сидели в гостиной и мирно беседовали. Джорджана поднялась и пошла укладывать в портфель учебники — ей завтра в школу. Внезапно послышались крики, свист, топот. Группы разъяренных болельщиков, потных, грязных, подбежали к окнам их дома, ворвались в садик. Они топтали клумбы, цветы, а когда привратник начал протестовать, они набросились на беднягу и сильно его избили. "Кальдоро, ты нам противен. Смерть Кальдоро!" — было написано на одном из плакатов. Толпа росла, все проклинали его, тренера команды, вопили, бесновались. Кто-то кинул в окно камень и разбил стекло, затем второе. Гуидо в тревоге вскочил с кресла. И тут вдали послышался вой сирен — один из соседей, к счастью, все же догадался вызвать полицию.
На следующий день его вызвали в директорат. Увидев президента клуба и членов руководящего совета, Гуидо облился холодным потом. В эту минуту он вновь ощутил себя тонконогим мальчишкой, играющим в футбол на поле у монастыря или на пляже своего небольшого городка. Эти люди, которые только что учинили ему настоящий допрос и глядят на него с явным презрением, кажутся грозными и всемогущими стариками. Точно такими же, как те двое типов, которые однажды, когда он гонял мяч, позвали его: "Послушай ты, паренек. Да, да, это мы тебя зовем" — и навсегда определили его жизнь и судьбу.