Рамакришна И Его Ученики
Шрифт:
Хридай рассказывал, что «его было трудно отличить от женщин, когда он бывал в их обществе. Один раз Матхур повел меня на женскую половину и спросил: можешь показать мне твоего дядю? И я, хоть столько лет прожил бок о бок с ним и каждый день услужал ему, поначалу не узнавал дядю. Он по утрам выходил с корзинкой собирать цветы, а мы смотрели. Так вот, мы заметили, что он всегда ступает с левой ноги – как женщины делают».
В том, 1864, году Рамакришна встретил праздник богини Дурги в женском облике и участвовал в совершении почитания вместе с женщинами из семьи Матхура. После того как были закончены обряды первого дня Рамакришна углубился в себя, утратив представление об окружающем. Подошло время аратрики, вечернего ритуала, который сопровождается возжиганием светильников, колокольчиками и гонгами,
– Пора обносить светильники вокруг матушки Дурги, разве ты не хочешь вместе с нами сделать ей приятное?
Окружающие давно заметили, что Рамакришну можно вывести из самой глубокой медитации, если несколько раз повторить ему на ухо имя бога или мантру, связанную с предметом, на котором он сосредоточен, – Джагадамба Даси тоже знала об этом. Через минуту Рамакришна откликнулся на имя Дурги, вернулся к обычному сознанию и пошел за Джагадамбой Даси в зал. Сразу началась аратрика, и Рамакришна принялся овевать статую Дурги чамарой, своеобразным ритуальным опахалом из хвоста яка. Тут в зал вошел и Матхур. По обычаю, мужчины стояли по одну сторону статуи, а женщины – по другую. Матхуру бросилась в глаза незнакомка, стоявшая рядом с его женой и овевавшая статую опахалом. Он отметил благородство облика незнакомки, а также ее богатое сари и дорогие украшения – Матхур решил, что жена пригласила принять участие в ритуале кого-то из знакомых дам. После аратрики Матхур подошел к жене узнать, что это за дама. Джагадамба улыбнулась:
– А ты что, не узнал? Это же был Отец!
– Никому не дано узнать Отца, – ответил Матхур, придя в себя от изумления, – если только он не дозволит, чтобы его узнали.
В этом женском образе Рамакришна совершал почитание Кришны с таким же непреодолимым влечением к нему, какое испытывали пастушки-гопи. Он плакал, страдая от разлуки с Кришной, отказывался принимать пищу, у него даже кровь сочилась из пор. Он молился Радхе как посреднице, и ему было дано видение Радхи. Вскоре после этого ему было и видение самого Кришны – и даже не один раз. Однажды Рамакришна слушал чтение «Бхагаваты», в которой среди других вещей повествуется и о жизни Кришны, и вдруг увидел луч света – луч «как шнур» протянулся от стоп Кришны и коснулся священной книги, потом луч коснулся сердца Рамакришны, и тот в течение некоторого времени видел очерченный лучом треугольник, соединявший Кришну, «Бха-гавату» и его самого.
– Так я понял, – рассказывал впоследствии Рамакришна, – что Бхагавата, Бхакта и Бхагаван – одно!
То есть что священная книга, исполненный любви верующий и Бог – одно!
Мы видели, что Рамакришна исповедовал то, что нельзя назвать ничем иным, как дуалистическим богопочитанием в крайних формах. Пройдет всего несколько месяцев, и он перейдет к столь же крайней форме недуализма – к полнейшему отождествлению с Брахманом, как тому учит недуалистическая веданта (называемая так потому, что эта философия содержится в ранних священных книгах – Ведах).
Эта новая фаза садханы Рамакришны началась к концу 1865 года с прибытием в Дакшинешвар монаха по имени Тота Пури. Пури означает его принадлежность к секте Пури, к одному из десяти монашеских орденов, основанных Шан-карой. Однако Рамакришна не мог так называть монаха: как мы увидим, монах скоро стал его гуру, а ученику не положено звать гуру настоящим именем. Рамакришна звал Тоту Пури Нангта – Голый, поскольку большую часть жизни тот провел, не нося никакой одежды.
Голыми ходят Наги, члены подсекты ордена Пури, к которой монах, собственно, и принадлежал. Он еще ребенком попал в монастырь в пенджабском городе Лудхиана, в котором находилось семьсот монахов. Устав монастыря был предельно строгим, монахи учились постепенно отказываться от всех привязанностей, жестко ограничивать себя в потреблении пищи и воды и закалять тела, не нося одежду. Тога был избран настоятелем монастыря, но недолго оставался в нем после избрания. Он предпочел жить странствующим монахом. И странствовал он уже много лет.
Наги считают священным огонь. Монахи
Тота попал в Дакшинешвар на обратном пути в Пенджаб, после паломничества к храмам в Нармаде и Пури. Он собирался провести в Дакшинешваре три дня, поскольку нигде не задерживался дольше: он верил старинному изречению, гласившему, что странствующий монах должен уподобиться проточной воде, если хочет избежать привязанностей. Нет оснований предполагать, что он заранее предвидел встречу, которой суждено было коренным образом изменить его планы. В отличие от Бхайрави, у него не было предвещания встречи с Рамакришной, скорей всего, он и не слышал о нем.
Появившись во дворе храма, Тота Пури сначала направился к лестнице, спускавшейся к Ганге. У портала оказался и Рамакришна, он ничем не выделялся в толпе, сидел в углу среди других, одетый, как и остальные, в одну набедренную повязку. Но Тота Пури сразу обратил на него внимание, увидев духовным зрением необычность этого молодого человека.
Тота отличался повелительностью манер, и к Рамакришне он обратился с резкой прямотой:
– Ты похож на человека, созревшего для ведической садханы, – хочешь?
Рамакришну будто совсем не удивило неожиданное предложение.
– Не знаю, – ответил он. – Все зависит от Матери. Если она скажет «да», я поступлю по ее слову.
– Ладно, – согласился Тота Пури, – иди и спроси разрешения. Но поскорей, я долго здесь не задержусь.
Возможно, Тота подумал вначале, что Рамакришна имеет в виду свою человеческую мать, но увидел, что тот вошел в храм Кали. Он быстро вернулся из храма – в полусознании, лучась счастливой улыбкой. Тоте он сообщил, что Мать сказала: иди и учись, монах ради этого и появился здесь.
Рамакришна очаровал Тоту наивностью своей веры, но монах наверняка посматривал на него с высокомерной снисходительностью. С точки зрения Тоты, вся Бенгалия погрязла в извращенных религиозных ритуалах, таких как тантрические садханы и вообще – в разных формах дуалистического богопочитания. Сам он, будучи недуалистом, считал единственно достойной целью духовных устремлений достижение слияния с внеличностным Брахманом через высочайшую форму самадхи – нирвикальпа самадхи, в которую неоднократно погружался. От природы гордый и независимый, он тяготел к различению, а не к восторженному почитанию; он мог логически постулировать существование Ишвары как Распределителя плодов действия – кармы, – но не испытывал потребности в приближении к нему через любовь и преданность. Что касается иных небожителей – богов, богинь и аватар, то они мало занимали Тоту. Его ничуть не волновала Мать Кали с ее Майей, с ее божественными играми. Изображение в храме Кали было для него обыкновенной статуей, а Рамакришна – жертвой грубейших предрассудков, вопреки которым, каким-то таинственным образом сумевшим все же добиться значительного духовного прогресса. Однако ничего этого Тота ему не говорил, не желая задеть его чувства, так как не сомневался, что, вступив в ведантическую садхану, Рамакришна быстро избавится от своих предрассудков.
Но для вступления в садхану Рамакришне требовалось, чтобы Тота формально посвятил его в монахи – Рамакришна должен был принять обет полного отречения от мира – санньяс, а Тота должен быть стать его гуру. При посвящении от Рамакришны требовалось снять с себя священный шнур и срезать с макушки прядь волос – освободиться от внешних примет брахминства. Рамакришна согласился, выставив только одно условие – посвящение будет тайным, потому что он не хотел бы, чтобы об этом узнала его старуха мать Чандра. Читателю может показаться странным опасение Рамакришны, что мать может воспротивиться обету сына отказаться от мира, поскольку он уже много лет назад, по сути, отказался от всего, кроме стремления к Богу. Но надо помнить, что в те времена монах в Бенгалии означал монаха странствующего. И надо вспомнить, как боялась Чандра, что монахи могут сманить из дому ее маленького сына. Узнав о посвящении в монахи, Чандра решит, что сын уходит с То-той, – Рамакришне не хотелось понапрасну тревожить мать.