Раненая страна
Шрифт:
– Сам-то я привык. Но, в отличие от вас, у меня было время, чтобы преодолеть отвращение.
Так и не дав ей возможности ответить, он продолжал говорить, словно грешник на последней исповеди.
– Теперь я уже не думаю о нем как о прокаженном. Но его болезнь стоит между нами, будто стена.
Судя по всему, Биренфорд не мог простить себя за какой-то промах.
– Отчасти это и его вина, – произнес он в оправдание. – Кавинант зациклился на своем недуге. Он больше не думает о себе как о писателе, мужчине и человеке. Он считает себя прокаженным.
Заметив раздраженный взгляд
– Не могли бы вы съездить в Небесную ферму и повидаться с ним?
– Нет проблем, – ответила она, безжалостно подавив свое недовольство. Она была врачом, и помощь больным являлась ее работой. – Но я не понимаю, отчего такая неотложность.
Мешки под глазами Биренфорда вздрогнули. Он с мольбой посмотрел на Линден:
– Я не могу сказать вам этого.
– Ах, да. Большой секрет. – Спокойный тон лишь подчеркивал мрачность ее настроения. – Значит, я должна встретиться с совершенно незнакомым мне человеком – не понимая, зачем и почему эта встреча нужна, – а потом сделать для него что-нибудь хорошее. Вы этого хотите?
– Попробуйте вызвать его на разговор. – Голос Биренфорда звучал как нытье старика-неудачника. – Постарайтесь сделать так, чтобы он принял вас и рассказал, что с ним происходит. Тогда мне не надо будет нарушать свои обещания.
– Позвольте я выражу это другими словами. – Она больше не желала скрывать свое раздражение. – Вы хотите, чтобы я поехала к больному человеку и заставила его говорить о самом сокровенном. Абсолютно незнакомая женщина постучит в его дверь и начнет надоедать расспросами – по той лишь причине, что доктор Биренфорд решил получить еще одно мнение. Я буду счастлива, если он не подаст на меня в суд за незаконное вторжение в его владения.
Оценив ее сарказм и негодование, доктор тяжело вздохнул:
– Вы правы. У вас ничего не получится. Он никогда не расскажет вам о себе. Этот несчастный человек так долго страдал от одиночества, что теперь… – Внезапно голос Биренфорда стал пронзительным:
– Но я думаю, он ошибается.
– Ошибается в чем? – удивилась Линден. – Да не темните же, доктор!
Его рот открылся и закрылся. Руки дрожали, словно умоляли о сострадании. Потребовалось несколько секунд, прежде чем он вновь обрел контроль над своими эмоциями.
– Нет! Давайте пока обойдемся без объяснений. Сначала я должен узнать, кто из нас не прав.., и миссис Роман здесь вряд ли поможет. Готов поклясться, что этот случай уже встречался в медицине. Однако мне не удалось поставить диагноз. Я пытался, но у меня ничего не вышло.
Простота, с которой он принимал свое бессилие, поймала ее в ловушку. Линден чувствовала себя усталой, грязной и злой. Ей хотелось одиночества и покоя. Но после долгих лет бесприютной и суровой жизни она не могла отказать человеку в помощи. Просьба Биренфорда связала ей руки. Она взглянула на осунувшееся лицо доктора и, перейдя на профессиональный тон, сказала:
– Мне понадобится какой-нибудь предлог, чтобы начать разговор с Кавинантом.
Глаза Биренфорда оживились.
– Я уже об этом подумал, – воскликнул он и вытащил из кармана небольшой томик в мягкой обложке.
Книга называлась “Я ПРОДАЛ БЫ ДУШУ, ЧТОБЫ
– Попросите у него автограф. – Старый доктор вновь приобрел былое чувство иронии. – Если вам удастся разговорить Кавинанта и прорваться за линию его обороны, что-нибудь обязательно случится.
Линден молча проклинала себя. Она ничего не знала о романах и умела говорить с незнакомыми мужчинами только о симптомах их болезней. Предчувствие неудачи, словно стыд, окрасило ее щеки румянцем.
– После встречи с Кавинантом мне хотелось бы еще раз увидеться с вами, – сказала она. – Где вы живете, доктор? У меня нет телефона, и я, скорее всего, заеду к вам по пути домой.
Ее согласие вернуло Биренфорду прежнюю благожелательность; он снова стал заботливым и учтивым. Доктор назвал свой адрес, повторно предложил помощь в благоустройстве квартиры и наконец сердечно поблагодарил ее за готовность оказать ему услугу. Линден немного удивилась, что Биренфорд, показав свое бессилие и некомпетентность, даже не попытался оправдаться перед ней. Когда звуки его шагов затихли на ступенях лестницы, она осталась с ощущением огромной тяжести – вернее, бремени ответственности за что-то странное и непонятное.
Какое-то время она сидела на стуле, рассеянно разглядывая желтые стены. Внутренний голос шептал ей предостережения, но, не имея приемлемого выбора, Линден игнорировала их. Издав еще один протяжный стон, она отправилась в ванную.
Смыв под душем грязь и усталость, до которых смогли добраться мыло и вода, она надела серое платье, затенявшее ее женственность, и педантично проверила содержимое медицинской сумки. Это содержимое всегда казалось ей скудным и недостаточным – она просто не унесла бы того, что могло бы понадобиться в реальной жизни. Но в данный момент ее сумка служила арсеналом против неизвестного, и Линден из опыта знала, что без нее она будет чувствовать себя голой. Со вздохом усталости доктор Эвери заперла дверь и спустилась по лестнице к машине.
Следуя указаниям Биренфорда, она свернула на центральную улицу и неторопливо поехала к городской площади. Ее глаза привычно отмечали ориентиры и названия магазинов.
В духоте и зное послеобеденного солнца белые дома казались томными и потными. Дела и заботы отстранились от горячих тротуаров, словно бетонные плиты у витрин потеряли свою доступность и превратились в опасные для жизни места. Мраморное здание муниципалитета с жалкими копиями греческих колонн и барельефами каменных лиц, вопивших под тяжестью крыши, нелепо раздулось от чувства долга и неоправданной важности.
На тротуарах изредка встречались люди – кто-то шел за покупками, кто-то возвращался с работы домой. Внимание Линден привлекла женщина с тремя маленькими детьми, которые стояли на ступенях муниципалитета. Балахон нищенки и платья детей были сшиты из колючей мешковины. Лицо женщины, еще хранившее следы былой красоты, казалось пугающе серым и пустым, словно в тисках бедности и униженного смирения она уже привыкла к страданиям и истощению своих детей. Все четверо держали в руках плакаты с грубо нарисованными символами.