Ранний экспресс

Кузьмин Лев Иванович

 Тетя Поля прямо сказала и самим девочкам:

— Неужто вы вот так хотели кулинарному делу научиться? Неужто задумали яички испечь? Да на батареях не испечешь! Только испортишь... Эх вы, кухарки!

И тогда девочки совсем потупились; они зауныв­но, на разные голоса давай признаваться:

— Мы не за этим... Мы думали, выпарятся жи­вые цыпленочки.

— Кто-о? — опешила Косова.— Кто выпарит­ся? Зачем?

А все утро сегодня удивлявшаяся Гуля вдруг перестала удивляться. Она тоненько прыснула, покачнулась и, держась за спинку Пашкиной кро­вати, зашлась

таким неуемным смехом, что еще бы немного, то и, возможно, упала бы с ног.

Тетя Поля тоже колыхнулась весело. Уборщи­ца Тася рассыпалась мелким хохотком, будто го­рохом. Но и все же первой опять пришла в себя Гуля. Она прямо на глазах Косовой кинулась обнимать совсем уже теперь зареванных девочек, прихватила в объятия и мальчиков, даже Пашку:

— Эх вы, глупые! Эх вы, недотепушки! Цыплятошники-заговорщики!

Но Косова опомнилась тоже, сразу поставила все на свои места.

Тете Поле с Тасей было велено:

— Возвращайтесь к своей повседневной работе!

Гуле было сказано:

— Ваш подопечный класс пошел на организо­ванный обман. А вы как реагируете? Вы реагируе­те не-пе-да-го-гич-но! Впрочем, такой разговор обязан быть продолженным не здесь. Пройдемте, Галина Борисовна, в мой кабинет.

И, не сомневаясь, что Гуля пойдет, двинулась первой.

Косова пошла уверенным своим шагом. Она од­ним лишь твердым видом своим заставляла мальчиков и девочек расступаться, освобождать ей путь. Ну, а там, в конце этого точно нацеленного пути, в строгом кабинете, как представилось Паш­ке, ждало Гулю что-то плохое.

И вот как бы Пашка ни побаивался теперь Косовой, в нем неведомо в который уж раз срабо­тала, как пружина, память о Кыже. И Пашка — сам крохотный, взъерошенный, весь сжатый в один тугой ком — выпрыгнул из строя ребяти­шек на освобожденную для Косовой дорогу. Вслед за Пашкой, готовясь шагнуть вперед, шевель­нулся Федя Тучкин, шевельнулся Степа Кали­нушкин.

— В чем дело? — тормознула Косова. Тормознула, замерла, и все вокруг замерли, да

в эту самую минуту широко раскрытая дверь спальни раскрылась еще шире, и прямо с порога раздался совсем новый, совсем никогда еще не звучавший здесь, в интернате, голос:

— Дело в том, что Пашка Зубарев — неплохой друг! Он сам хороший друг, и рядом с ним, как я вижу, одни лишь добрые друзья!

И на Пашку напахнуло дождевою прохладой, осенней свежестью, и сзади на макушку ему вдруг так знакомо легла чья-то рука, что он дрогнул, развернулся, завизжал на. весь интернат:

— Русаков! Русаков!

В тесной от людей спальне, в двух шагах от раскрытой двери рядом с Пашкой в самом деле стоял Русаков. Только Русаков не тот, привычный, а очень, очень праздничный. Сырой свой плащ он перевесил через руку, а сам был в новом сером в стрелочку костюме, при полосатом галстуке.

Но волосы у Русакова были все те же — как опаленные летним солнцем. Но лицо — все так же до коричневой смуглости обветренное. Кисти рук из-под белых обшлагов рубахи — темные, прежние, рабочие. Самое же удивительное: держал Ру­саков немного на отлете от себя, на весу за тонкое колечко

клетку с чижом.

— Юлюшка! — взвизгнул снова Пашка.

Чиж качнулся на жердочке, отвесил поклон, вроде как Пашку признал.

— Пием ко-фе, пи-ем чай! — свистнул чиж, и все тут первышата загалдели, все ринулись, обте­кая Косову и Гулю, к внезапному гостю:

— Русаков! Русаков! Русаков! А тот опять сказал Косовой:

— Правильно я догадался: у вас тут полное содружество. Даже про меня с чижом дети знают. Наверняка оповестил Пашка. Выступал тут, поди, каждый день... Я сюда и в спальню-то из коридора без приглашения заглянул как раз на этот друж­ный, приятный шум... Вы ужменя простите!

Русаков, почти точно как чиж, отвесил Косовой поклон, а она вопреки всем своим правилам, во­преки всей своей железной выдержке смутилась! Она впервые не знала, как ей поступить. Ей ведь неизвестно было, видел Русаков или не видел, что происходило тут минуту назад, и вот пришла в за­мешательство. И совсем уже не думая, что сейчас нарушит другое свое правило, что назовет ученика не сухо, по фамилии, а ласково, по имени, быстро-быстро произнесла:

— Как я понимаю, вы тоже друг Павлуши!

— Больше...

— Ох, интересно-то как! — не стерпела, вмеша­лась в разговор Гуля.— Вот бы ребятам услышать про Кыж не только от Паши, но и от самого от вас... Хотя бы чуть-чуть.

Косова глянула на Гулю, что-то скоренько в уме прикинула да и все свои правила пустилась нару­шать подряд:

— Что ж... Разумеется, такого мероприятия в расписании нет, но мы расписание поправим.

— А с чижом можно в класс? — спросил Ру­саков.

— Раз вы с ним приехали, значит, можно.

9

Но и в классе опять все пошло не только не по правилам, даже не так, как хотела Гуля, не так, как сказала заведующая. И совсем по-другому, как думал Пашка.

Шагая в класс бок о бок с Русаковым, придер­живая вместе с ним чижиную клетку, Пашка по­лагал: сейчас Косова и Гуля усадят Русакова за учительский стол рядом с собой, Русаков поставит на стол клетку с Юлькой, да и сразу махнет Пашке: «Садись к нам тоже!» И вот они устроятся у всех на виду, и класс будет смотреть, какие они все трое — Русаков, Юлька, Пашка — друзья. Весь класс на них будет любоваться, а когда Русаков заговорит про Кыж, про экспресс, да Юлька еще ему подпоет, да еще Пашка сам подскажет чего-нибудь, то все так и захлопают в ладоши.

Все, даже Косова, захлопают тому небывалому в классе празднику, посреди которого он, Пашка Зубарев, чуть ли не главная фигура.

Главная, потому что затем Русаков поднимется, отвесит всем за хлопки поклон, как недавно отве­шивал Косовой, да вот тут же и заявит: «А сейчас прощайся, Пашка, с классом! Наступило время ехать тебе домой, в Кыж!» И уж он, Пашка, после этого рассусоливать не будет, кланяться особо тоже никому не станет, разве вот одной Гу­ле, и вскочит, и гаркнет: «Прощай, интернат!», да и ринется в спальню собирать свои вещички.