Ранний экспресс
Шрифт:
Но вышло все совсем не так...
Еще когда выходили из спальни, еще на ходу в коридоре Пашка почувствовал: его от Русакова оттирают. Не то чтобы отпихивают силой, а именно этак помаленьку оттирают. Причем, как ни странно, энергичнее всех тут действуют девочки. И теснятся они не к чижу Юльке, на Юльку они почти не глядят, а лепятся прямо к Русакову. Те же, кто в толкотне прилепиться не сумел, те забегают наперед и, оглядываясь, устремляя на долгорос-лого Русакова сияющие глаза, все спрашивают
В этом галдеже, писке, толкотне все позабыли не только про Юльку, все позабыли даже про Пашку. Русаков, похоже, и тот Пашку из виду совсем выпустил. Раздосадованный Пашка стал толкаться тоже, да так вот все кучей и ввалились в класс.
В классе порядок наводить принялись Косова с Гулей. Но и здесь ребятишки поуспокоились только тогда, когда за дело взялся Русаков сам. Он сказал:
— От вашего шума чижик оглохнет! Смотрите, как присмирел. Усаживайтесь на свои места, тогда я отвечу на каждый ваш вопрос.
Все сразу послушались, сели. Пашка, деваться ему некуда, сел тоже на свое законное место рядом со Степой Калинушкиным.
Но сесть-то ребятишки сели, а все равно каждый тянул вверх руку, каждый с нетерпением приговаривал: «У меня есть вопрос! У меня есть вопрос!» От выкриков по классу катился гул.
Тогда Косова сказала:
— Какие могут быть вопросы, когда мы еще не услышали обещанного рассказа о железной дороге... Я думаю, рассказ начинать вполне пора.
А Гуля при Русакове отчего-то осмелела совсем, Гуля Косову поправила.
— Если вопросы есть, пусть ребята все же их задают.
— Точно! — кивнул Русаков.— Мне на вопросы отвечать даже легче.
— Чивли-чай!— подсвистнул Юлька.— Чивли-чай!
Класс дружно заулыбался, все принялись тянуть руки выше.
Русаков ребят оглядел, долго не мог ни на ком остановиться. Наконец его выбор пал на Степу Калинушкина, да и то потому, что Степа — единственный — руки своей не поднял.
Даже Пашка, который был все-таки уверен, что Русаков о нем обязательно и отдельно вспомнит, даже он, Пашка, поднял руку, чтобы спросить о бабушке, а вот Степа, как сел за парту, как глаза вниз опустил, так до сей поры и не ворохнулся.
— У тебя, малыш, разве вопросов нет? — спросил Русаков.
— Это не малыш, это Степа... Калинушка! — подсказал Пашка.
— Прошу прощения... У тебя, Степа, разве ни одного вопроса не имеется?
— Не смущайся, Степа, спрашивай...— подбодрила мальчугана Гуля.
— Когда с тобой разговаривают взрослые, молчать невежливо,— сказала Косова.
Тогда Степа набычился еще круче и, не поднимая от парты глаз, почти сердито пробубнил:
— К чему задавать-то? Мне и так все давно известно...
Русаков улыбнулся еще шире:
— Да ну! Так уж и все?
— Все! — упрямо бормотнул Степа. А Гуля сказала:
— Ты, Степа,
— Объясни! Встань! — загудел еще громче класс.
Пашка подтолкнул приятеля под бок:
— Не трусь... Коля Русаков тебе ничего не сделает...
И тогда почти таким же решительным рывком, каким недавно выскакивал перед Косовой Пашка, Степа встал над своим местом.
Он поднялся, глянул Русакову напрямую в глаза да и выпалил:
— Зря ты к нам приехал! И братишкой меня называешь не по правде!
— Как?! — изумился Русаков, даже опустил клетку с чижом на пол.
— Как?! — выдохнул единым гулом класс, и сразу наступила жуткая тишина.
В этой тишине лишь явственно проговорила Косова:
— Что за грубость?
А Гуля побледнела точно так, как Степа, хотела к Степе побежать, потому что он уже навзрыд плакал, да Гулю опередил Русаков.
— Постойте, постойте, тут что-то совсем не то... Мы со Степой разберемся вдвоем, сами.
И, оставив примолкшего чижика вместе с клеткой на полу, он к Степе шагнул очень быстро и, опять руша все интернатские правила, Степу приобнял, Степу поднял, широченной ладонищей утер обе его уже мокрехонькие от слез щеки.
— Ты что? Ну, что? Почему это я приехал зря и почему это я тебя не могу назвать братишкой?
Степа ткнулся мокрым лицом в плечо Русакову, завсхлипывал, забубнил безо всякой теперь сердитости:
— Да потому что все-все неправда... Да потому что братишка у тебя только один Пашка. Ты сам о нем сказал: «Побратим»! И я знаю: ты приехал на своем алом экспрессе только лишь из-за него и уедешь в ваш хороший Кыж только с ним. А мы никто-никто никуда-никуда ни на чем не поедем... Мы вот и Пашку-то больше не увидим. А он мне, вот уж который день, стал — друг! Потому и выходит: даже на алом экспрессе ты уж к нам лучше бы и не приезжал! И пусть бы все оставалось у нас по-старому!
— Верно... Пускай бы по-старому...— вздохнул вслух сидящий совсем невдали Федя Тучкин, а класс насторожился тревожно.
Русаков Степу с рук опустил, взглянул на Пашку.
Взглянул, тронул за плечо:
— Не понимаю ни слова... Какой такой алый экспресс? И при чем здесь ты, Пашка?
Вздыхать теперь пришлось Пашке. Он, повинно глядя на Русакова, сказал:
— При том, Коля, я здесь, что про алый-то экспресс это я и придумал. Ждал тебя, ждал; маму вспоминал, папу вспоминал; а еще все помнил и помнил твою, с Юлькой, о друзьях песенку... И вот — придумал для себя и для ребят алый экспресс! Он мчится вперед и вперед, а на нем едешь в Кыж ты, и с тобой, может быть, мы все вместе... Но теперь придумка кончилась, и Степа, и Федя считают: ни на какой экспресс, ни в какой Кыж ты, конечно, весь класс взять не можешь...