Рапорт инспектора
Шрифт:
— Итак, вы хотите подтвердить, что в момент угона машины Горбунов находился в шахматном клубе?
— Да, конечно. То есть нет.
— Превосходно, — улыбнулся Мазин. — То есть очень плохо.
Шахматист потер выпуклую макушку волосатыми пальцами. Руки у него оказались гибкими, как у обезьяны.
— Я не могу сказать, где находился Горбунов, я могу только подтвердить, что мы играли. Только это я ему обещал.
— Разве вы играли по телефону?
— Нет! Откуда вы взяли? У меня нет телефона. И зачем
Мазин кивнул одобрительно:
— Это хорошо.
Но шахматист не заметил юмора.
— Мне никогда не приходилось иметь дела с милицией. Я совершенно не искушен в юриспруденции. Или в юрисдикции, может быть? Поэтому не придирайтесь к неточностям в моей терминологии.
— Успокойтесь! Мы просто беседуем. Я ведь и не записываю ничего, как видите.
Шахматист ответил с вызовом:
— Я не боюсь. Фиксируйте сколько угодно. В интересах высшей истины я обещал Горбунову подтвердить, что мы играли, и подтверждаю это. Больше мне ничего не известно.
Он откинулся на спинку стула и скрестил свои обезьяньи руки на груди.
— Вы не помните, как был одет Горбунов? — спросил Мазин.
— Одет? Зачем это мне?
— Конечно, конечно. Такие вещи чаще запоминают женщины. А что запомнили вы?
— Партию, разумеется! Индийская защита.
И он, загибая пальцы, начал называть ход за ходом, из которых понятен Мазину оказался только первый, известный по роману Ильфа и Петрова.
— Спасибо, — поблагодарил он вежливо. — Вы постоянный партнер Горбунова?
— Что вы! Мы играли одни раз.
«И к тому же он ужасающе близорук», — подумал Мазин, заканчивая разговор.
Однако свидетельство есть свидетельство, и показания шахматиста подкрепили мнение о невиновности Горбунова, но не надолго — маятник не задержался в верхней точке и тут же скользнул вниз. Подтолкнула его свидетельница совершенно иного рода, чем чудаковатый шахматист, старая-престарая, настоящая старуха, успевшая принять облик бабы-яги, скрюченная, ветхая, вся в складках морщин и с неожиданно совсем не старыми, все примечающими, любопытствующими глазами.
Мазина она приметила на той самой площадке за шахматным клубом, откуда угнали горбуновскую «Волгу», когда он сидел на скамейке под развесистым тополем, некогда дарившим тень и уют целому двору, а теперь одиноко возвышавшемуся над пустырем в ожидании бульдозера, что довершит содеянное, окончательно расчистив путь строительному прогрессу. И вытертая, изрезанная перочинными ножами скамейка выглядела тоже одиноко и уже не напоминала о тех, что поколениями сидели на ней когда-то — старики вечерком, после дневных забот, а после них — молодые, влюбленные, до строгого родительского оклика из открытого на всю душную ночь окна.
На этой скамейке и размышлял Мазин о своем, когда бесшумно подошла высохшая старуха и уселась рядом, поправив длинную, домашнего пошива юбку, и смерила его взглядом человека, далеко ушедшего по дороге жизни и обозревающего отставших с мудрой, лишенной суетности снисходительностью.
— Не хвораешь ли, милый? — спросила она сочувственно.
— Спасибо, мамаша. Здоров.
— Это хорошо. А то вы, молодые, вечно хвораете теперь. А если не хвораешь, так чего сидишь? Почему не на службе?
Объяснить старухе, что находится он на самой настоящей службе, Мазин не решился.
— Отгул у меня, — вспомнил он разговор с Горбуновым.
— Отгул, — пробурчала старуха неодобрительно. — Ну зачем тебе, молодому человеку, отгул? Работать нужно, пока силы есть. Вот я сижу поневоле. Раньше, бывало, и обед сготовлю, и постираю, везде нужна была. А теперь правнука не доверяют. Уронишь, говорят! Это я — то! Да у меня своих тринадцать родилось, да девятерых вырастила, а внуков-то сколько — прикинь! А они — уронишь. Гордецы!
— Сколько ж вам лет, мамаша? — поинтересовался Мазин, улыбаясь невольно и проникаясь симпатией к этой старухе, упорно считавшей его молодым человеком.
— Много, сынок, много. Считай, всех детей еще при царе родила.
— Ну, отдых вы заслужили.
— Какой тут отдых! Машины вонючие здесь ставить начали. Весь двор закеросинили. Дыхнуть нечем. А я, хоть и старая, а чутье сохранила. Глаза — другое дело: без очок вижу плохо.
— А взгляд у вас хороший.
— Слава богу, не слепая еще. Иголку, правда, уже не вздену, а так смотрю, вижу. Переполох тут недавно был. Лысый с шахматного клуба людей всполошил. Вроде у него машину украли. Бегал, руками размахивал.
— Жалко ведь машину, бабуся. Она денег стоит.
— Жалко, если б не брехал.
— Как так?
— Очень даже просто. Сам на ней и укатил.
За годы работы Мазин свыкся с вещами удивляющими, но все-таки старухины слова произвели на него впечатление.
— Вы это видели, мамаша?
— А то нет! Вышел из-за того угла, сел и укатил.
Мазин посмотрел в направлении, указанном старухой. Получалось, что Горбунов вышел не из клуба, а появился с улицы.
— Из-за угла?
— Оттудова. В таком деле всегда хитрость нужна.
— В каком, бабуся?
Старуха подивилась несмышленности Мазина:
— Да ведь он, как пить дать, страховку получить хотел. Как купец Севостьянов. Слыхал Севостьянова? Куда тебе! Молод. Первейший купец был. Рыбную торговлю держал. Семга всегда была, осетрина, а селедка какая! Теперь такую ни за какие деньги не возьмешь.