Рапорт инспектора
Шрифт:
— А что же? — остановилась она.
— Могли его убить, если уж говорить прямо.
— Ну! — только и ответила Шура, потому что к услышанному никак подготовлена не была.
— Есть такое предположение, — повторил Трофимов, дожидаясь, пока Шура осознает горькое значение его слов.
В сумерках набежали незаметно тучки, посыпались капли редкого дождя. Над головами предусмотрительных прохожих появились шапки зонтов. Но Шура погоды не замечала.
— Кто ж это сделать мог? Зачем?
— Нужно узнать.
—
— Работаем, стараемся, — заверил Трофимов осторожно. — Потому и к тебе пришел.
Она посмотрела на него долгим взглядом, как бы оценивая возможности инспектора. Трофимов поправил кепку. Хотел спросить: «Ну и как впечатление?», однако юмор был неуместен.
— Да я-то что могу?
Шура вновь пошла, резко, быстро.
— Не спеши! Дыши глубже. Успокаивайся. А я, по возможности, мысль свою поясню. Договорились?
— Где ж говорить-то будем?
— Попутно. Я тебя до дому провожу. Или дождика боишься?
— Не сахарная.
— Я тоже.
И, обогнув автобусную остановку, они пошли в сторону поселка новым, недавно устроенным на месте снятой трамвайной линии бульваром, вернее, будущим бульваром, где заботливо высаженные и огороженные рейками Деревца были не выше шагавших мимо прохожих. Народу вокруг поменьшало, только возле щедро остекленного кинотеатра «Текстильщик» толпились жаждущие увидеть интригующий фильм «Мужчины в ее жизни».
— Видишь ли, Шура, артистка монету твоему брату не дарила, а узнать, откуда брелок у Владимира взялся важно.
Трофимов испытывал затруднения Ведь если Горбунов действительно вспомнил, что видел брелок после нападения, версия о том, что был он взят Крюковым из угнанной машины, напрочь отпадала, а, следовательно, и предположение о его участии в налете становилось ни на чем не основанным. Однако и Мазин и Трофимов, сознаваясь друг другу в неположенной, субъективной неприязни к Горбунову, довериться его словам полностью не могли и не считали вопрос исчерпанным хотя бы потому, что между Горбуновым и Крюковым существовали все-таки какие-то, возможно, и не предосудительные контакты. Все это объяснять Шуре было нелегко да и не следовало, но, на счастье Трофимова, сама она до сути докапываться не стала. Сказала только:
— Если не от Ларки, тогда не знаю.
— А инженера Горбунова знаешь?
— Горбунова? Что машину угнали? Видала раз. Ему Володька замок переделывал.
— После угона?
— После, конечно. Перепугался он, что снова ключ подберут.
— Горбунов и раньше с Владимиром контачил?
— Не знаю. Раньше я его не видала. Да зачем это?
Трофимов не ответил.
— Как думаешь, почему Горбунов к Владимиру с замком обратился, а не к другому кому?
— К Володьке многие обращались. Руки у него золотые… были. Да объясните вы мне толком, кто его убить мог?
И Шура остановилась опять, будто намереваясь стоять, пока не получит прямого и окончательного ответа. Но был в Трофимове талант простыми словами, а может, и не словами, а тоном, каким произносились эти сами по себе не столь значительные слова, убеждать собеседника, вызывать в нем доверие, и он лишь взял Шуру за локоть и подтолкнул слегка, сообщив вещь очевидную:
— Дождь-то идет. Зачем стоять?
И она пошла послушно.
Бульвар заканчивался двумя строительными площадками, на которых очень высокие краны поднимали панели с пробитыми окнами и дверьми, сооружая дома-башни, своеобразные ворота в поселок, бывшее село Переваловку, недавно включенное в городскую черту, после того как заработал на полную мощность текстильный комбинат, и народ из села сам для себя незаметно превратился из земледельцев в рабочий класс. Трофимов и Шура шли теперь улицей, хотя и заасфальтированной, но покрытой натасканной машинами грязью. Машины эти сновали ежеминутно, подвозя на стройку, что требовалось, и приходилось держаться поближе к заборчикам, что ограждали поселковые домики в пожухлой осенней зелени осыпающихся садов.
— Разобраться нужно, Шура, что за люди брата твоего окружали. Вот тот же Горбунов. — повел Трофимов издалека. — Что ты нем сказать можешь?
— Бабник обыкновенный.
— Уверена? Основания имеешь?
— Какие еще основания? Он и с Ларкой путается.
Новость эта была не из самых свежих, непонятна лило только, зачем Крюков взялся помогать Горбунову, если выходило, что они соперники?
— Не ошибаешься?
— Тут большого ума не требуется. Заявлялись они ко мне оба, бессовестные.
— Домой? Вместе?
— Точно. «Шурочка! Какое горе! Я просто поверить не могу!» — скопировала Шура Ларису. — «Я уверена, что этот несчастный случай ко мне никакого отношения не имеет!..» Бесстыжая!
Но Трофимова интересовало другое.
— А Горбунов? — спросил он.
— Горбунов как Горбунов. В шапочке пижонской, вязаной, в платочек надушенный сморкался.
— Это, Шура, не грех.
— Да ну их обоих подальше! Вместе с подарочками ихними.
— Так не дарила ж Лариса брелок.
— А вы ей и поверили?
— Поверили. Монету она подарила Горбунову.
Шура задумалась:
— Не понимаю. Была она у Вовки. Видела я. Да и нашли у него. Как же так?
— Постой. Что значит, видела? Своими глазами?
— А то нет? Смотрю, стоит у окна, крутит колечко с ключами, а на колечке монетка болтается. «Откуда?» — спрашиваю. Юлить начал: «Какая разница?». И такую чепуху понес, вроде Ларка ему на время дала, а он отдать должен. Я и сказала: «Отдай, не унижайся!». Правда, не думала, что отдаст, а выходит — отдал, раз Ларка Горбунову ее перепрезентовала. А как она у Володьки оказалась?