Рапорт инспектора
Шрифт:
Тысяча лет жизни отделяла ее сегодня от того веселого вечера. Не верилось, что он был, мог быть, как не хотелось верить, что был и другой, окончательно погубивший ее день.
Они разделились. Девятов взял ключи и отправился к шахматному клубу. На голове, под кепкой у него был надет парик рыжеватого, почти лысого человека. Это она придумала в безумном вдохновении, и идея была встречена с восторгом.
— Слушай, ты должен замаскироваться под Горбунова!
— Шутишь? С его-то брюхом?
Она взяла маленькую подушку с кровати, протянула ему:
— Заткни
Когда Девятов оглядел себя в зеркале, он поощрительно улыбнулся:
— Сообразила, ничего не скажешь.
А Редькин выкрикнул в восторге:
— Колоссально! Ты гений преступного мира, Ларка!
И эти глупые восторги она приняла всерьез, зашевелился в ней червячок нелепого тщеславия, потянуло стать главной, самой умной в банде, которую они бандой, конечно, не называли. Но банда возникла, и требовалось кому-то ею руководить, распределять функции, давать задания. Все это она взяла на себя. Определила, как вести себя Девятову, и он снисходительно согласился. Сказала, чтобы Женька ждал его в туалете, что находился неподалеку от кассы. А сама в черном парике отправилась «на место», чтобы дать сигнал, а потом наблюдать и заметать следы, вернее, направлять по ложному следу. Бесстрашно шла, все еще шутя, даже Сидоровой назвалась шутя. «Представляю, как перепугается тихоня!». А шутка-то лишней оказалась. Переиграла.
Но это потом выяснилось. А пока стояла она в вестибюле института, ждала и дождалась кассиршу, дала сигнал Девятову. Тот выскочил из угнанной машины, забежал вперед. Смешно было — человек в туалет торопится! Но тут появился Женька в маске — чулок натянул на голову — и ткнул кассирше в живот своим большим нестреляющим пистолетом:
— Не сопротивляйтесь, иначе смерть!
Громко выкрикнул, не очень страшно, но резко. Она боялась, что голос у него сорвется, однако обошлось, кассирша поверила, села на пол. Девятов подхватил сумку с деньгами, и они побежали к машине.
Минут десять Девятов кружил по городу. Женька тем временем снял маску и переложил деньги в саквояж. Туда же засунули парик Девятова и скомканную подушку, пока милиция искала лысоватого человека с редкими рыжими волосами, все уже собрались на водной станции.
Нужно было радоваться, но радость появилась только после второй бутылки. Разрядились, хохотали, вспоминая подробности, хвастались наперебой, каждый преувеличивая собственные заслуги, говорили много глупого. Когда смеялись Девятов вытащил из кармана серебряную монету.
— Люблю сувениры.
— Считай его моим подарком. Пусть им владеет достойный!
Никому и в голову не пришло, во что обойдется китайская монетка. Мелочи не придали значения. Думали о крупном — как рассредоточиться, спрятать деньги, затаиться.
Первый удар колокола она услыхала через неделю.
В общежитии, как и везде по городу, говорили о налете. Говорили по-всякому. Некоторые, если не одобрительно, но отдавая известную дань: дескать, храбрецы, а милиция — шляпы, и вообще, всегда у нас так. Слушать такое было приятно, пока Зина не притащила только что купленную «Вечерку».
— Ларка! Ведь это та самая, наверно! Кассирша из института.
Лариса взяла газету и увидела черную рамку. «Дирекция, местный комитет извещают, что при исполнении служебного долга…».
Невольно у нее вырвалось:
— Они ж не хотели!
— А ты представь себя на ее месте — пожилая женщина, а на тебя громила с пистолетом!
Ночью она не спала. Утром, хоть и договорились не встречаться, побежала к Девятову.
Он встретил ее спокойно.
— Нервишки сдали? Неприятно, конечно, но мы тут ни при чем. Ее пальцем никто не тронул. Даже по закону нам не пришьют.
Законов она не знала, но Девятов говорил убедительно:
— Держат на такой работе старую рухлядь. Гуманисты. До пенсии тянут, обидеть боятся. И сама дура. Еле ногами двигает, а тридцать тысяч под мышкой таскает! Успокойся. Выпей рюмку.
Выпила одну, другую. Постепенно вместо вины, ответственности, укоров совести пришло раздражение на старую женщину, которая давно должна была уйти, не путаться под ногами и не отравлять своей неуместно! смертью такую удачную операцию.
Но с этого дня Лариса заметила в себе перемену. Раньше подмывало ошеломить кого-нибудь, брякнуть дома, в театре, в троллейбусе: «А ведь это мы! Да, мы!» Теперь она не смогла бы этого сделать. И не из страха. Просто нечем стало хвастаться, даже перед теми, кто раньше похваливал их по неразумности. Убийц не одобрил никто.
Второй удар колокола принес страх.
Володька Крюков ждал ее после спектакля.
— Нам нужно серьезно поговорить, Лара.
Она не поняла, подумала, что он о своем, о личном.
— Вовчик! Мы же сто раз серьезно говорили.
— Я не о том. Ты знаешь Горбунова?
— Горбунова?
— Да. Это его ключи ты мне приносила?
Кто мог подумать, что так сложится, совпадет!
— Понимаешь, он обратился ко мне. Просит замок переделать на машине. И ключ показал. На нем зазубринка такая приметная.
Земля качнулась у нее под ногами, стало страшно-страшно.
— Я спросил: «Вы дубликат недавно не заказывали?». Он говорит: «Нет».
— И ты сказал ему про меня?
— Не сказал.
Лариса будто глотнула воздуху, выплыв из темного омута.
— Почему?
— Ты знаешь. Я люблю тебя.
— Любишь, а за бандитку принял? — заставила себя засмеяться она и впервые, непроизвольно назвала себя так — бандиткой.
— Там мужики были, я знаю. Но выходит.
— Что выходит?
— Или ты им помогала, или тебя одурачили.
Он протягивал руку ей и топил себя. Тогда она еще не знала, что топил в буквальном смысле.
— Вовка! Поверь мне. Меня обманули.
— Нужно сказать об этом, Лара.
— Ты что! Меня ж признают сообщницей. И тебя.
Страх толкал ее на подлость, на шантаж, но он ответил упрямо:
— Нужно сказать правду. Из-за этой сволочи человек умер.
Она запросила передышки:
— Хорошо, Вова. Дай мне немножко времени. Я должна все продумать. Мы вместе пойдем. Только не сейчас. Умоляю тебя, подожди немножко.