Рапсодия гнева
Шрифт:
«Не дергайся, не трать время попусту, жди удобного момента для проявления своих способностей» – это руководство мечтателей.
«На фиг! Все равно сдохнем, а после нас хоть потоп. Наслаждайся жизнью, пока живешь», – булькает жрущая и размножающаяся протоплазма в кипящем котле жизни.
Но на самом деле от мечтателя до ответственного человека всего один шаг. Маленький. Мечтатель просто не может, не умеет, не приспособлен создать себе необходимые условия для раскрытия возможностей. Даже более чем возможностей – способностей, таланта, которые из мечтателей просто брызжут, как масло с раскаленной сковороды. Ответственный человек от мечтателя отличается тем же, чем кинетическая энергия от потенциальной – не силой, но напором,
Японец был мечтателем, причем далеко не худшим, поэтому Фролов не то что не презирал его, а даже любил. Отеческой, можно сказать, любовью, хотя разница в возрасте была не такой уж большой. Мало того, что за ним не было вины в отсутствии ответственности, но и родители не были виноваты в этом. Служить он не пошел только из-за редкой болезненности. Зрение минус тринадцать, хилый, морально неуравновешенный, депрессивный, неуживчивый.
Но кроме плохонького здоровья был у Японца и еще один недостаток, но зато такой, что чуть ли не полностью перекрывал многочисленные достоинства. Японец был трусом – редкостным, удивительным, каким-то совершенно запущенным.
Хороший случай. Саша, познакомившись с ним впервые, был в совершенном восторге – сырой материал, девственно чистый, потенциал преогромнейший, желание меняться есть. Но заставлять себя, создавать собственную систему запретов, брать на плечи ответственность Японец не мог. Не знал как. Не научился. Да еще и боялся к тому же. Сильно.
Он мог работать как лошадь, как трактор, как пошедший вразнос дизель, мог не спать ночами, почти не есть, но делал все это исключительно на пинковой тяге, словно боялся жить без страховки со стороны близких друзей. Пнешь, вдохновишь, зажжешь – работает. Иначе киснет, словно квашеная капуста в бочке, впадает в меланхолию, ищет смысл жизни. Стержня в нем нет, вот в чем беда. Собственного стального стержня.
Зато у Фролова был такой стержень – лом, а не стержень! Стальная арматурина. Хватит на четверых, не то что на двоих. И он готов был, рад был им поделиться. Но умный Японец не любил, когда им управляют. Ему нужно было дать цель, причем такую, которую он полноправно посчитает своей. Но и этого мало. Этой целью нужно постоянно махать у него под носом, давать ему возможность побеждать, но всегда оставлять что-то, к чему можно стремиться.
Когда-то кто-то зажег его идеей рок-группы. Ух как старался Японец! Писал стихи, перекладывал их на музыку, пел, как Аполлон, работал целыми днями. Вроде нашел себя человек. Даже кассету записал. Но этим все и закончилось. Стоп машина. Приехали. Чего-то достиг, и баста. Одолели трудности, которые неизменно возникают по мере развития любого дела. А вот к трудностям как раз Японец и не привык. Не встречался с ними ранее, а если встречался, то не было стимула их преодолевать. Легче отступить, сдаться. Вот тут-то и вылезала проблема ответственности, которая не помогает, а заставляет делать и доделывать то, за что взялся. Ему же отвечать было не за что и не перед кем, а любая неудача не была катастрофой, потому что родители всегда рядом и умереть не дадут. Тем и хороша армейская служба, что помощи ждать неоткуда, приходится выеживаться самому.
Если бы у Японца не было никакого другого дохода, кроме пения песен, то работал бы и дальше как миленький, лапки опустить было бы просто нельзя. А так друзья подвели, что-то где-то не сладилось, не срослось… Ну и хрен с ними. Можно ходить на работу, как раньше, да денежки пусть небольшие, но получать.
Человеку свойственно идти по пути наименьшего сопротивления. Но некоторые могут себя заставить ступить на тропу сопротивления наибольшего, а некоторых приходится вынуждать идти по ней. Но для этого их нужно вырвать из привычного окружения, оторвать от привычных средств к существованию, лишить привычного круга общения. Это опять-таки делает армейская служба, но такой вариант с Японцем уже не прошел. Здоровье. Не менее эффективной для этого оказалась бы работа в другом городе, участие в стройотряде, геологическая или археологическая экспедиция, но Японец сам бы на это никогда не пошел.
Фролов уже год был знаком с Японцем, когда замыслил некий «спортивно-реабилитационный лагерь» для перековки мечтателей в ответственных людей. Протоплазмой он бы заниматься не стал. Противно.
Жизнь в Крыму давала массу возможностей для претворения в жизнь этого плана, и первый опыт Саша провел первым же выдавшимся свободным летом. Это было не дело – только полдела, но этап важный, ответственный.
Марина, Сашина жена, называла сей период гостиничным, потому что в домик на Лагерной Японца селить было рано – помер бы на третий день, так что пришлось превратить трехкомнатную фроловскую квартиру в общежитие. Но Марина – женщина вдумчивая, ответственная, все поняла правильно, хотя подопечный мужа безмерно раздражал ее своей жуткой, катастрофической неприспособленностью к жизни под солнцем.
Вечерний поход по чужому городу, даже с Фроловым, был для Японца настоящим испытанием на прочность. Он вздрагивал от каждого звука – вдруг это гопники решили напасть, – шарахался от каждой тени, вертел головой на сто восемьдесят градусов, как летчик во время воздушного боя, и сжимал в кармане куцый перочинный ножик, коий, по его разумению, должен был выступить в роли меча борца за справедливость, если что. Смотреть на Японца было смешно, но насмешек Фролов себе не позволял – непедагогично это. Жена тоже держала себя в руках.
На самом деле все было не так уж смешно – Японец впервые в жизни отъехал так далеко от дома самостоятельно. Полторы тысячи километров – не шутка! Смеяться мог кто угодно, но только не он, и Фролов его понял – для подопечного это был настоящий подвиг. Не менее важный, чем закрытие амбразуры для Александра Матросова. Это надо было поощрить. Саша поощрил. Запомнилось.
Дальше больше. Как-то, под видом особой занятости, Фролов остался дома, отправив Японца в город одного. Пришел подопечный поздно, совершенно пьяным и совершенно счастливым. Он сделал это! И снова смеяться было не над чем – все было совершенно серьезно. По-настоящему. Это была победа.
Постепенно Японец понимал, что может обходиться без посторонней помощи, что он сам значит в этой жизни больше, чем самому казалось. Он уже мог утром не будить хозяев, а самостоятельно согреть себе чай, не испугавшись незнакомого устройства под названием «газовая плита» – дома в Москве была электрическая, – он мог сам слить себе воду на руки, когда не шла из крана… Он мог почти все!
Потому что иначе было нельзя. Нянек не было.
Под конец отпуска подопечный стал совсем другим человеком – приятно посмотреть. Он даже в пугающее море научился заходить, даже в небольшой шторм, даже удовольствие от этого получать. Хотя удовольствие было явно не от купания, как у визжащих от восторга ребятишек, даже не от победы над стихией, а скорее, наверное, от победы над самим собой. Но в любом случае уехал Японец счастливым – в Крыму ему понравилось. Вообще он остался очень доволен собственными достижениями на выбранном Сашей пути. В качестве символической награды за успехи он получил от бывшего снайпера в подарок стреляную гильзу от КСК «Рысь» – единственную оставшуюся от лихих времен, жена никак не могла найти случай выбросить.
Все было нормально, к осени он нашел других музыкантов, снова начал работать. Но уже в начале зимы скис, – видно, что-то не сладилось, – впал в уныние и стал частенько выпивать. Снова требовался стимул, и Саша был к этому готов как морально, так и материально. Он собрал манатки и поехал в Москву. Не в его принципах было бросать начатое из-за каких-то там трудностей, пусть даже они казались неразрешимыми, а уж оставлять друга в беде – вообще нонсенс.
ЗА ГОД ДО УБИЙСТВА АЛЕКСА БЕРТРАНА.
ВОСПИТАНИЕ ЯПОНЦА