Рапсодия
Шрифт:
— Пожелай мне успеха, дедушка Аркадий, — прошептал он.
Соня подошла к раздвижной балконной двери. Раскрыла ее навстречу июльской жаре, подошла к металлическим перилам. Стараясь не касаться обжигающего металла, взглянула вниз с высоты пятого этажа. Вот он! Садится в машину Бена. Сердце ее переполнилось такой гордостью, что нечем стало дышать. Подумать только: одиннадцать лет, а как вырос!
Машина медленно отъехала от тротуара и двинулась в сторону парка Хайаркон. Соне показалось, что даже отсюда, с высоты, она слышит музыку, грохочущую в машине. Рок-н-ролл. Она перевела взгляд вдаль. Над Средиземным
Соня вернулась в прохладную квартиру, прошла в спальню. Начала медленно раздеваться, аккуратно вешая одежду в шкаф. Часы на столике у кровати показывали четыре. Есть время немного прилечь и принять душ, до того как Дмитрий вернется из университета. В театр парка Хайаркон им надо попасть не раньше восьми.
Она набросила легкий хлопчатобумажный халатик, прошла на кухню, налила себе охлажденного чая. Вернулась в спальню со стаканом в руке. Проходя мимо зеркала, остановилась и стала внимательно изучать свое отражение. Как много седины… и как она видна на фоне черных волос! Соня подошла поближе. Взяла в руку седую прядь. Ну что же… В конце концов, ей уже пятьдесят. Она заслужила свою седину не меньше, чем кто-либо другой. И ничего с этим делать она не будет. Если только… если только Дмитрий не захочет, чтобы она покрасила волосы.
Она кинула на себя последний взгляд, отвернулась от зеркала, вытянулась на постели, прихлебывая охлажденный чай. Она чувствовала невероятное возбуждение. Миша сегодня играет с филармоническим оркестром… два концерта Шопена, две мазурки и вальс. Конечно, все пройдет хорошо. Миша столько готовился, репетировал. Не говоря уже о том, что музыка Шопена для него словно вторая натура.
Нет, возбуждение ее вызвано совсем другими причинами. Письмом, которое получил Дмитрий на прошлой неделе, и телефонным звонком, последовавшим через несколько дней.
Кажется, их ждут новые перемены, и снова к лучшему. Соня сделала большой глоток охлажденного чая. Как же им все-таки повезло в жизни после всех бед, пережитых в России! Израиль поистине оказался для них землей обетованной. Чего им еще ждать? Не стоит требовать от судьбы слишком много.
Тогда, в тысяча девятьсот семьдесят втором году, пять лет назад, они не знали, чего им ждать от этой молодой, не слишком приветливой страны. Прибыли в Тель-Авив лишь со скромными пожитками и. письмом от Аркадия на имя незнакомого человека — Хаима Вейля.
Тотчас же по прилете они связались с ним, скорее ради старика… и — о чудо! — уже через несколько дней их поселили в квартире с двумя спальнями, вот в этой самой квартире, в доме европейского типа, построенном в центре Тель-Авива в тысяча девятьсот тридцатом году. Миша сразу окрестил его их «кораблем». Своими вытянутыми линиями он действительно напоминал океанский лайнер. Еще несколько недель — и Соня с Дмитрием получили престижную работу в качестве преподавателей музыки в Тель-Авивском университете. И в довершение ко всему прибыл небольшой концертный рояль, который поставили в гостиной. Миша сразу же начал усиленно заниматься музыкой с лучшими учителями. Словно джинн вышел из чудесной бутылки.
Сначала они с Дмитрием считали, что это все дело рук Хаима Вейля — очень состоятельного человека, связанного с процветающим производством бриллиантов. Он действительно во многом им помог. Однако как выяснилось позже от самого Хаима, главным их добрым гением оказалась семья из Нью-Йорка. Семья Буним, совершенно неизвестных им выходцев из России, сделавших целое состояние на удачных банковских вкладах и теперь щедро тративших свои деньги на поддержку людей искусства, в особенности музыкантов. Хаим Вейль действовал как их доверенное лицо в Израиле. Он сообщил Бунимам о прибытии семьи Левиных в Тель-Авив. Вот почему их судьба изменилась, можно сказать, за одну ночь. Они избежали тех трудностей, с которыми сталкиваются практически все иммигранты из России, вынужденные первые несколько лет проводить в тяжелом труде, на поселениях или в кибуцах.
Левины сразу же погрузились в изучение иврита, хотя на первых порах прекрасно обходились английским, французским и русским языками в этом маленьком многонациональном государстве. Однако несмотря на сказочный поворот судьбы, первое время все трое ощущали себя пришельцами на чужой планете. В конце концов, за всю свою жизнь они не бывали нигде, кроме СССР. Какое-то время им казалось, что он проник им в кровь, в самые их души. Здесь им не хватало русских лип и берез, храмов с куполами-луковками и снега. Они тосковали по всему этому среди какого-то потустороннего, лунного пейзажа Израиля — сухого и гористого.
И образ жизни этих людей тоже казался чуждым и непонятным. Ультраортодоксы, ортодоксы, реформисты со своими сектами внутри сект, арабы и христиане со своими религиозными течениями… Левины, традиционно далекие от религии, не интересовались ни верованиями, ни культурой своих предков. В СССР же иудейская вера преследовалась и потому ушла в глубокое подполье. В результате Левины оказались среди народа, к которому — по крайней мере теоретически — принадлежали от рождения, но с которым не могли найти ничего общего.
От ощущения одиночества их спасала любовь друг к другу и еще безграничная вера в Мишу, в его талант. Он должен добиться успеха, невиданного успеха. До сих пор он их еще ничем-не разочаровал. Напротив, в одиннадцать лет он уже играл в самом прославленном концертном зале Израиля с филармоническим оркестром. Он уже гастролировал с оркестром по всему Израилю. Критики — обычно суровые и безжалостные — хором превозносили его до небес. Называли вторым Рубинштейном, вторым Горовицем… кем только не называли.
И тем не менее Соню грызла глухая неудовлетворенность. Она знала, что здесь, на Земле Обетованной, как бы добра она к ним ни была, Мише не реализовать все свои возможности. Вот и сегодняшний концерт… Все это прекрасно, но… Ему бы сегодня играть в «Кар-неги-холл», или в Линкольн-центре. И учиться ему надо у лучших учителей мира — в Нью-Йорке. Да, Миша заслуживает лучшего. И в ней сейчас говорит не просто материнская гордость, в этом она не сомневалась. Будучи музыкантом и преподавателем музыки, она может вполне объективно оценить Мишины способности. Дмитрий с ней в этом полностью согласен. А теперь она знает, что и другие думают так же. Тому подтверждением письмо, полученное Дмитрием, и телефонный звонок. Соня глубоко вздохнула, не в состоянии до конца поверить в эти волшебные повороты судьбы. Взгляд ее упал на часы. Пожалуй, стоит принять душ сейчас.