Рапсодия
Шрифт:
Соня без сил опустилась в кресло, обхватив голову руками. Это все ее вина! Сейчас она себя ненавидела. Если бы она оставила все как есть… Если бы удовлетворилась тем, что есть… И пусть бы Миша учился здесь. Но нет, ей понадобились выездные визы! Она едва не задохнулась. Выездные визы… В этом все дело. Теперь их не оставят в покое… никогда.
Она подняла голову. Встретилась глазами с Мишей. Тот смотрел на нее с тревогой. Ей захотелось кричать, визжать, рвать на себе волосы. Но она собрала всю свою волю и улыбнулась сыну. Поднялась на ноги, поцеловала его в щеку.
— Дима, надо спешить. Мы должны собрать все, что сможем.
Глава 9
— Мама!
Соня не могла произнести ни слова. Отвернулась, смахнула слезу, распрямила плечи. Обернулась к сыну с мужественной улыбкой на лице. Ребенок и так уже вынес слишком много для своих лет. Она не должна доставлять ему новые огорчения.
— Нет-нет, я не грущу.
Он читал ее словно раскрытую книгу. Временами ее даже пугала эта его способность так тонко чувствовать любую перемену в ее настроении.
— Я просто задумалась о том, когда вернется папа. Сын сделал попытку ее успокоить:
— Не надо волноваться, мама. Наверное, в магазине сегодня большие очереди.
Они с Дмитрием ходили за покупками по очереди. Сегодня его черед выстаивать за продуктами в нескончаемых очередях.
— Ты прав. — Соня с трудом раздвинула губы в улыбке. — А теперь давай я послушаю, как ты играешь Шопена. Начни с ноктюрнов.
Миша сел за пианино, устроился поудобнее. Опустил голову, закрыл глаза, словно в безмолвной молитве: мысленно подготавливает себя, очищается для музыки. За последние два года Соня наблюдала эту картину несчетное количество раз.
Несколько минут она следила за тем, как он играет. Потом отвернулась к окну. По стеклу стекали струи дождя. Позади звучала меланхоличная и прекрасная музыка Шопена. Какой разительный контраст с этим унылым, блеклым пейзажем!.. Цемент и асфальт. Повсюду только цемент и асфальт. Ни деревца вокруг. А те, что еще остались, там, дальше, искорежены вандалами: нижние ветки оборваны, стволы загажены. Какой-то пост-апокалипсический пейзаж, убивающий всякую надежду. Даже сейчас, весной, все кругом голо и бесприютно, все одинакового серого цвета — и цементные дома, и площадки для убогих, тщательно оберегаемых машин, среди которых не увидишь ни одного «ЗИЛа» или «Чайки», и безрадостные детские площадки. И угнанные либо заброшенные старые автомобили на тротуарах, «раздетые» до основания, до голого каркаса, застывшие, словно в параличе. «Так же, как и мы, — пришло в голову Соне. — Два года — в полной неподвижности и забвении…»
Она оглянулась на ведра и тазы, поставленные в тех местах, где протекал потолок. Раньше она всегда с нетерпением ждала весенних дождей, наполнявших влагой деревья и цветы. Теперь же наступление весны означает лишь дополнительные неприятные хлопоты. Ни цветы, ни деревья в этом районе не растут.
Она тяжело вздохнула. Протекающая крыша — это еще пустяки по сравнению с прочими проблемами. Бесконечными проблемами, с которыми им приходится постоянно бороться последние два года, с тех пор как их вынудили выехать из центра Москвы. Сейчас то место рисовалось ей настоящим раем. Там она даже с удовольствием поднималась по старым, истертым ступеням в свою шикарную квартиру. Здесь же каждый шаг на седьмой этаж в крошечную комнату, которую они занимали втроем, давался с трудом. Лифт ломался почти каждый день. В те редкие дни, когда он работал, там всегда воняло мочой, а на стенах красовались жуткие непристойности, иногда намалеванные экскрементами. Даже почтовые ящики на стене почернели от грязи и сажи. Какие-нибудь вандалы постоянно развлекались тем, что поджигали их. А уж о безопасности что и говорить!
Соня непроизвольно вздрогнула. Обхватила себя руками. Ужасно! Это все просто ужасно! Отвратительно! С другой стороны, чего еще она могла ожидать?
Их соседи не исключение. Кроме них, еще три семьи на общей кухне, где вечно воняет тушеной капустой. Весь дом, казалось, пропитался этим запахом. Он проник и в одежду, так же как и едкий, острый запах табака от папирос, которые здесь без конца курят все — от мальцов до седых стариков. На кухне имелся общий холодильник, однако Соня сразу решила, что купит себе собственный и поставит в комнате, и не только для того, чтобы защитить продукты от отвратительных кухонных запахов. Она очень скоро обнаружила, что из общего холодильника продукты моментально исчезают. Стоило ей поставить туда кастрюлю с борщом, как она исчезала, не успев даже полностью остыть. Никто из соседей, разумеется, не сознавался в воровстве. В конце концов она стала готовить на плитке в комнате, чтобы как можно меньше с ними встречаться.
Павел и Нюшка — соседи слева — постоянно ругались и дрались, иногда до глубокой ночи, причем Павел нередко бил жену в приступах пьяной ярости. Соня не могла припомнить, чтобы она когда-нибудь видела Нюшку без синяков. Однако, решившись однажды прийти на помощь, встретила злобную враждебность.
Старого Ивана — соседа с другой стороны — называли «захлебой». Он пил беспробудно, изо дня в день. Самые его поры, казалось, сочатся дешевой водкой. Часто он скатывался по лестнице, не в состоянии добраться до своей квартиры, иногда в лютые холода оставался лежать на улице в бессознательном состоянии. Подобно прочим обитателям здешних мест, он пил все, что попадалось под руку, только бы довести себя до этого состояния, — растворители, клей и прочее, о чем Соня раньше и понятия не имела.
Молодежь в этом районе быстро училась выживанию в диких условиях, без родительской любви и ласки. Они соперничали с родителями во всем — пьянстве, курении, сквернословии. Молодая энергия находила выход в сексе, драках, в загаживании всего, что их окружало. Даже самих себя они не щадили. С гордостью выставляли напоказ шрамы и безобразные татуировки.
Временами Соне казалось, что она понимает их ощущение безнадежности, их подспудное желание покинуть этот опостылевший мир со всеми его неразрешимыми проблемами. Они медленно, но верно убивали самих себя.
Во время той их тепличной жизни в центре Москвы Соня слышала о том, что существует и другая Москва. Иногда они ездили в гости к друзьям, жившим в чудовищных зданиях, занимавших теперь большую часть города. Однако те дома выглядели ухоженными, защищенными, более современными.
А их сослали в городской ГУЛАГ…
Слава Богу, что пока ей удалось уберечь Мишу от самого худшего!
Она обернулась, окинула взглядом своего высокого, худенького шестилетнего сына. Как похож на отца… и на нее тоже! В один прекрасный день он превратится в изумительно красивого молодого человека.
Сейчас он сидел выпрямившись, с серьезным, даже строгим лицом, не таким, с каким он обычно разучивал сложные произведения. Музыка Шопена для него словно вторая натура. С ней он никогда не испытывал трудностей. Через некоторое время он переключился с ноктюрнов на более сложный фортепианный концерт номер один, опус одиннадцать, ми-минор.
На губах у Сони непроизвольно заиграла улыбка. Сердце переполнилось такой любовью к сыну, что, казалось, сейчас не выдержит, разорвется. Даже не верится, что это они с Дмитрием произвели на свет такое блестящее, такое неповторимое создание. Перед этим меркнут все трудности, все лишения, вся эти тяжкая борьба за существование, которую они вынуждены вести изо дня в день. При одном взгляде на сына все остальное становится несущественным.