Рарагю
Шрифт:
Однако Помаре боготворила своего сына. По дворцу ходил даже слух, что она, с некоторых пор, отворяла двери его темницы, и его не раз видели прогуливающимся ночью по саду. Это приводило в ужас придворных девушек: они боялись его, как дикого зверя в незапертой клетке.
У королевы Помаре был зал, предназначенный для чужестранцев, открытый и днем и ночью. Там были разложены матрацы, покрытые чистыми белыми циновками, на которых отдыхали приезжие посетители, запоздавшие начальники округов, и иногда я.
Во дворце и в садах все было погружено в сон, когда я вошел в этот зал. Я застал в нем человека, сидевшего у стола, на котором горела лампа
— Привет тебе, Лоти! — сказал он.
Я остановился у двери.
Тогда между незнакомцем и мной завязался следующий разговор на таитянском языке:
— Откуда знаешь ты мое имя?
— Я знаю, что ты — Лоти, офицер адмирала с седыми волосами. Ты часто проходил мимо меня ночью. Ты пришел спать?
— А ты? Ты — начальник какого-нибудь острова?
— Да, я большой начальник. Ложись там, в углу, там хорошая циновка.
Я вытянулся на циновке, завернулся в парео и прикрыл глаза ровно настолько, чтобы иметь возможность наблюдать за этой странной личностью. Тут человек осторожно встал и направился ко мне. В ту же минуту легкий шум заставил меня повернуть голову в противоположную сторону — в дверях показалась королева. Она шла босиком, на цыпочках, но циновки скрипели под ее грузным телом. Незнакомец подошел ко мне, взял кисейное покрывало, служившее защитой от комаров, покрыл им мою голову, затем загородил от меня свет лампы листом банана, сел за стол и снова положил голову на руки. Тревожно следившая за нами обоими из темной рамы дверей Помаре, казалось, удовлетворилась увиденным и исчезла…
Королева никогда не приходила в эту часть дворца, и ее визит, подтвердив подозрение о неблагонадежности случайного соседа, прогнал мой сон. Однако незнакомец не шевелился, взгляд его стал мутным, он забыл о моем присутствии… Вдали слышались голоса придворных женщин, распевавших вдвоем hymene островов Помоту. Затем голос старого Ариифаете крикнул: «mamou!» — «молчите, уже полночь!», и воцарилась мертвая тишина…
Час спустя тень старой королевы снова появилась в дверях. Лампа погасла, и незнакомец уснул. Я последовал его примеру и уснул хрупким сном. На заре, когда я проснулся, незнакомец сидел в прежней позе, только опустив голову на стол.
Я оправился в глубине сада, под мимозами, умылся в светлом ручье и отправился на веранду, откланяться королеве и поблагодарить ее за гостеприимство.
— Поди сюда, Лоти! Поговорим немного! — крикнула она, заметив меня издали. — Ну, хорошо ли он с тобой обращался?
— Да, — отвечал я.
И на ее старческом лице появилось довольное выражение, когда я стал благодарить за его заботу обо мне…
— А знаешь, кто это был? — загадочно спросила она. — О, не повторяй этого, Лоти… То был Томатоа!
Несколько дней спустя Томатоа был официально выпущен на свободу с условием не покидать дворца. Я несколько раз имел возможность говорить с ним и жать ему руку. Это длилось до тех пор, пока он, убежав из дворца, не убил женщину и двух детей в саду протестантского миссионера и не совершил в тот же день целый ряд кровавых зверств, неподдающихся описанию…
XXXV
В прелести Таити много странной печали, присущей всем островам Океании — одиночество среди бескрайнего океана, морской ветер, шум волн, тенистые леса, печальные голоса маори, бродящих с песнями среди высоких белых стволов кокосовых пальм.
Тщетно стараешься найти, уловить, выразить это нечто — оно ускользает, остается непонятым. Я написал о Таити много страниц, полных мельчайших подробностей. Прочтите эти страницы как можно внимательнее… и что вы поймете? Ровно ничего!
А слышали ли вы ночью на взморье Полинезии доносящиеся из глубины лесов жалобные звуки vivo [1] ?.. Или далекие звуки трубящих раковин?..
XXXVI
Гастрономия
Человеческое мясо имеет вкус зрелого банана. Это я узнал от старого начальника маори, Гоатоару, с острова Рутума, компетентность которого в этом отношении не подлежит сомнению.
1
Тростниковая флейта.
XXXVII
Рарагю, в припадке негодования, назвала меня однажды длинной ящерицей без лап, и я сначала не понял, что это значит. Змея — животное совершенно неизвестное в Полинезии, и метиска, воспитывавшая Рарагю, чтобы объяснить ей, в каком обличье дьявол искусил первую жену, прибегла к этому образу. Рарагю, в силу этого, привыкла считать «длинную ящерицу без лап» самым злым и опасным из всех земных существ, почему и кинула мне это оскорбление. Бедная, маленькая Рарагю все еще ревновала; она страдала, что Лоти не хотел принадлежать исключительно ей.
Эти вечера в Папеэте, эти развлечения молодых женщин, участвовать в которых запрещали ей старые родители, будили ее детское воображение. Особенно смущал ее, благодаря красочным описаниям Тетуары, чай, который нередко пили Териа, Фаимана и другие легкомысленные девушки из свиты королевы. Лоти присутствовал, даже подчас заправлял там, и это сбивало с толку Рарагю, которая ничего не могла понять.
Отругав меня, она заплакала, что было несомненно лучшим аргументом…
С этого дня меня перестали видеть на вечерах в Папеэте. Я оставался допоздна в лесах Апире и делил иногда плод хлебного дерева со старым Тагапаиру. Сумерки в этой глуши были печальны, но это была сладостная печаль, и голос Рарагю звучал еще милее по вечерам, под высокими и темными деревьями. Я оставался до часа молитвы, произносимой медленно и важно на странном, диком языке, но знакомой мне с детства: «Отче наш, иже еси на небесех…», вечной, возвышенной молитвы Христа, звучавшей здесь, в этом антимире, среди мрака лесов и молчания ночи, странно и таинственно из уст полуживого старика.
XXXVIII
Рарагю уже чувствовала и должна была чувствовать еще острее впоследствии нечто, не поддающееся точному определению, — нечто, невыразимое словами ее первобытного языка. Она смутно ощущала, что ее и Лоти разделяет целая бездна, целые миры неведомых ей идей и знаний. И уже видела радикальное различие наших рас, наших понятий и чувств: это различие чувствовалось даже в понимании самых элементарных вещей. Лоти, одевавшийся по-таитянски и говоривший на ее языке, оставался для нее раира — то есть человеком, пришедшим из-за морей, выходцем из неведомой страны, одним из тех людей, которые вот уже несколько лет вносили в тихую полинезийскую жизнь много перемен.