Рарагю
Шрифт:
Не могу выразить тебе те странные ощущения, которые я испытываю, встречая на каждом шагу то, что помнил с детства. Будучи еще маленьким мальчиком, я мечтал об Океании. Я представлял ее тогда такою, какой нашел теперь, разглядев сквозь фантастический покров. Все эти пейзажи мне знакомы, все имена известны, все эти лица я видел в детских мечтах, так что подчас все это кажется мне каким-то чудесным сном…
Поищи в оставшихся бумагах Жоржа выцветшую от времени фотографию, изображающую маленькую хижину на берегу моря, у подножия гигантских кокосовых деревьев, всю покрытую зеленью… Это была его хижина. Она до сих пор еще стоит. Мне показывали ее, но это было
Память о Руери хранят многие туземцы, в особенности королева. Она приняла меня очень ласково и любит меня, потому что помнит о нем.
Жорж доверял тебе, сестра. Ты, конечно, знала, что он любил некую таитянку, с которой прожил все четыре года изгнания. Я был тогда еще ребенком, но догадался о том, о чем умалчивалось; я знал даже, что она писала ему, видел на его столе письма, написанные непонятным языком, который теперь начинаю понимать и на котором начинаю говорить…
Ее зовут Таимага. Она живет на соседнем острове, и мне очень хотелось бы увидеться с нею. Я часто собирался ее отыскать, но в последнюю минуту всегда колебался. Какая-то неловкость не позволяет мне копаться в прошлом брата, на которое смерть набросила свой покров…»
XXIII
Уклад жизни и мировосприятие
Таитяне напоминают детей. Они капризны, взбалмошны, способны сердиться без причины. Но они, безусловно, честны и гостеприимны в полном смысле этого слова.
Они исключительно наблюдательны, чувствительны к красоте природы, у них прекрасное воображение. Лесная глушь, мрак пугают их. Они населяют их призраками и духами.
На Таити очень любят ночные купания: в лунные ночи толпы молодых девушек отправляются в лес и ныряют в прохладную, прозрачную воду ручьев. Но одного слова «Тупапагу» достаточно, чтобы обратить купальщиц в паническое бегство… (так они называют татуированные привидения, держащие в страхе всех полинезийцев, — это странное, страшное и непереводимое слово).
Труд таитянам незнаком. Леса производят все нужное, чтобы прокормить это беспечное племя: плоды хлебного дерева и бананы растут здесь в изобилии, их хватает на всех. Таитяне проводят время в праздности и мечтах. Эти взрослые дети не подозревают, что в нашей прекрасной Европе множество людей изнуряют себя трудом ради куска насущного хлеба.
XXIV
Беспечная, ленивая толпа отдыхала на берегу ручья Апире. Тетуара была в ударе и отпускала для своих погруженных в дремоту слушателей разные шутки, не забывая набивать свой рот фруктами. Слышался только ее пронзительный голос, к которому примешивался стрекот кузнечиков, распевавших свою полуденную песенку в то самое время, когда на другом полушарии, в Париже мои прежние приятели, продрогшие и закутанные, выходили из театров в ледяной туман зимней ночи… Было тихо и знойно; теплый ветерок овевал верхушки высоких деревьев, и по нам прыгали золотые блики…
Вдруг мы увидели женщину в длинной газовой тунике цвета воды, с тщательно заплетенными черными косами и венком из жасминов на голове. Сквозь тонкую ткань туники просвечивали чистые очертания девственной груди, никогда не знавшей корсета… Она обернула свои бедра роскошным парео с большими белыми цветами на красном фоне, которые виднелись сквозь легкий газ…
Я никогда не видел Рарагю такой красивой. Ее появление было
Она робко и стыдливо подошла ко мне и села рядом на траву, с горящими щечками, опустив глаза, как провинившийся ребенок.
— Ты хорошо устроился, Лоти, — говорили мне окружающие.
Молодые женщины заметили мое смущение, и из высокой травы раздался иск приглушенный смех и злые слова. А неумолимая Тетуара сказала по поводу газового платья:
— Оно сшито из китайской материи!
Смех усилился; он раздавался отовсюду — из-под деревьев, из ручья, — и бедная Рарагю была готова разразиться слезами.
XXV
Туча
«Оно сшито из китайской материи!» — сказала Тетуара.
Слова, полные ада, острые, как жало, которые часто приходили в голову мне самому.
Действительно, меня насторожило это зеленое газовое платье. Старые приемные родители Рарагю, ходившие полуобнаженными в своей хижине из пандануса, тоже не позволили бы себе подобную расточительность.
Я задумался…
Торговавшие в Папеэте китайцы внушают таитянкам отвращение и ужас. Нет страшнее позора для молодой женщины, чем если ее уличат в том, что она выслушивала любезности и предложения китайца. Но китайцы хитры и богаты, и некоторые из них — с помощью подарков и денег — добиваются тайных милостей, которые служат как бы вознаграждением за общественное презрение. Однако я остерегался сообщить об этом ужасном подозрении Джону, который осыпал бы мою подругу Рарагю проклятиями. Я не упрекал, не скандалил, а наблюдал и ждал…
XXVI
Опять туча
Было три часа пополудни — необычный час — когда я явился к ручью Апире, в нашу частную купальню, под высокие деревья. Я бесшумно приблизился и раздвинул кусты…
Изумление приковало меня к месту. Я увидел нечто ужасное — старого, совершенно голого китайца, мывшего в нашей прозрачной воде свое отвратительное желтое тело. Он был как у себя дома и совсем не стеснялся. Подняв длинную седую косичку, он свернул ее гулькой на лысом черепе. Китаец бесцеремонно обмывал в нашем ручье свои костлявые члены, будто намазанные шафраном, — и солнце освещало его своим мягким светом, а светлая прозрачная вода журчала вокруг него так же весело, как будто это был я.
XXVII
Я наблюдал, стоя за кустом. Любопытство придало мне осторожности. Я лицезрел это купание, с тоской ожидая, что будет дальше…
Ждать пришлось недолго: тихий шелест ветвей, звонкие голоса сообщили, что сюда идут обе молоденькие девочки. Китаец тоже услышал их и одним прыжком выскочил из воды. Стыд, нежелание показываться среди белого дня в таком неприглядном виде заставили его броситься к своему платью. По ветвям были развешаны его шелковые одежды. Он уже успел что-то на себя накинуть, когда подошли девочки…
Кошка Рарагю, открывавшая шествие, увидев желтого человека, изогнула спину и с недовольным видом повернула в сторону. За ней показалась Тиауи. Она на минуту остановилась и прижала руку к губам, улыбаясь, будто увидела что-то очень смешное. Рарагю, тоже смеясь, заглянула через ее плечо… после чего обе решительно пошли вперед, проговорив насмешливым тоном:
— Здравствуй, Цен-Лее! Здравствуй, китаец, мое сердечко!
Они знали его по имени, и он сам назвал ее Рарагю! Он с большим кокетством опустил свой седой хвостик, и его старые, сластолюбивые глаза отвратительно заблестели.