Расческа для лысого

Зайцева Мария

— Лен, я позвоню? Вечером заеду?

Да чего ж ты настырный какой! Лицо сохранить хочешь?

Я не отвечаю, топаю к подъезду. Слышу, как сзади взревывает мощный мотор тачки Вадима. Не оборачиваюсь. Пофиг. Слезы текут по щекам, губы все еще растянуты в болезненной улыбке, даже щеки напрягаются.

Я не думаю о том, как выгляжу, хочу только домой добраться. Чего ж все так дерьмово-то? И дядя Миша еще…

А потом мне заступает дорогу крепкая фигура, и я поднимаю глаза, зная, кого увижу. Не зря о нем сегодня столько думала.

Дядя

Миша молчит. Какое-то время смотрит на меня, изучает потеки слез на щеках, улыбающиеся губы.

— Развлекаешься, малех?

Его голос, тихий и грубоватый, больно бьет под коленки, я вздрагиваю. И дядя Миша меня придерживает за плечи. Сначала. А потом руки его переползают на талию.

Сами собой просто. Я это чувствую. Я вообще каждый сантиметр из его путешествия по своему телу чувствую. И это горячо. Больно. Опять больно. Слезы текут, губы растягиваются в еще более широкой улыбке.

— На неделю оставишь, а возле тебя опять какие-то утырки крутятся… Не успеваю разбираться… Че творишь, малех? Хватит, может, бегать?

Я не отвечаю. И не вырываюсь. Его появление с одной стороны будоражит, злит, заводит, но с другой… Меня накрывает тем упущенным ощущением спокойствия. Словно опять ангел-хранитель за спиной. Только в этот раз не за сзади, а передо мной. Держит. Обволакивает. Не дает бедам проскользнуть через плотную границу.

Миша смотрит, смотрит, смотрит… Словно ждет, что я начну дергаться. Неосознанно крепче сжимает. И мне опять больно. Он умудряется одним своим присутствием боль причинять.

Мамочка моя, нахера я тогда к нему полезла? Ведь отговаривал же! Отговаривал! Глупая, какая глупая Лена! Вот и получай теперь. Боль. От того, что он рядом. И боль. От того, что его нет.

Это глупо. Это реально глупо. Так по-дебильному. Никогда не думала, что меня вообще так накроет. Настолько накроет. Надо было испугаться еще тогда, когда он пропал в первый раз. А я переживала. Но я не думала, что это… Вот оно… Не думала. Злилась на придурка, посмевшего отбазариться одной смс, думала, гордость моя уязвленная… Пройдет…

Дура ты, Ленка. Дура.

Не пройдет.

Он смотрит, а я умираю. И руки его на талии горячие. До костей жгут. И ноги не держат.

А когда он наклоняется и целует, я только безмолвно вперед подаюсь.

Сдаваясь.

Сука, ему и делать для этого ничего не приходится! Ничего! Просто приехал, после недельного отсутствия… И не важно, что прогнала… Просто обнял. Просто целует… А я просто умираю… И точно умру, если он прекратит…

Из рук вылетает сумка, аптечный пакет, я обнимаю Мишу, прижимаюсь, стараясь получить больше сил от него, от его присутствия, тепла, энергии. А он, кажется, и не ожидал… Что отвечу. Потому что отрывается на мгновение, я тону в его черных глазах и опять тянусь.

Не останавливайся! Я же умру!

А потом подхватывает меня дикий смерч, я не успеваю вообще отреагировать на происходящее. Меня сжимают, целуют, грубо, больно, жадно, жестоко, я чувствую, как

зубы впиваются в шею, потом проходятся до плеча. Миша превращается в зверя, он и рычит так же, низко и утробно. И этот рык подчиняет окончательно. И мне плевать на то, сколько народу на нас смотрит, и на то, что меня, кажется, прямо сейчас поимеют в родном дворе, среди бела дня, на глазах у соседей. Миша рвет кофточку, прижимается теснее, целуя открывшуюся в разрезе грудь, хрипит что-то матерно, и это тоже сводит с ума. Я превращаюсь во нечто настолько чувствительное, настолько острое, что, кажется, он режется о мои грани. Я чувствую, что тоже причиняю ему боль. И мне это нравится. Очень, очень, очень нравится!!!

Я притормаживаю Мишу только, когда чувствую горячую наглую руку за поясом джинсов, сзади. Черт… Сейчас буду голая же! Надо хоть в машину…

Я его отталкиваю. Верней, пытаюсь. Потому что мои потуги замечают далеко не сразу.

Но потом все же Миша отстраняется. Лицо, шея и грудь у меня горят. Но это сладкая боль. Нужная. Правильная.

— Пошли в машину, малех… — Хрипит Миша, не убирая рук от талии.

Я пытаюсь собрать разорванную на груди кофточку, ищу сумку, вижу ее у своих ног вместе с пакетом из аптеки.

— Надо сумку взять… — голос мне изменяет, получается невнятный хрип.

Миша кивает и подбирает рюкзачок и пакет. И с удивлением смотрит на вывалившееся содержимое. На тест.

Поднимает, вертит. Читает.

Я стою и смотрю. И думаю только о том, что, наверно, неправильно он про это узнает. И, вообще, не факт, что так и есть… Не факт же.

Но пояснять сил нет. Он настолько меня взбудоражил произошедшим, что до сих пор трясет. И мысли в голове ватные.

А потом Миша поднимает на меня взгляд. Серьезный и напряженный. И задает вопрос.

Вопрос, который обрушивает на меня небо. И лишает той объемной, только что обретенной границы защиты моего ангела-хранителя.

— Он мой?

Я делаю полшага назад, ощущая всю внезапную тяжесть, весь мир на своих плечах. Я его держу, как Атлант небо.

Миша буквально в ту же секунду, что задал вопрос, меняется в лице. И хочет что-то сказать, тянется ко мне.

Но сейчас я готова терпеть его прикосновения только в одном случае.

Щеки его похожи на наждачку, щетина жесткая, кажется, я ладони стесываю. Но терплю. И бью еще несколько раз. С наслаждением. Пользуясь тем, что он позволяет.

— Тварь! Сука! Пошел вон! Чтоб не видела тебя больше! Никогда, сука! Никогда!

Я выдыхаю эти ругательства в такт ударам по небритой физиономии, а потом резко разворачиваюсь и иду домой. Прямо иду. Не оглядываясь. Держа небо на плечах. Потому что помочь мне некому.

Уже некому.

33. Ленка

— Малех, давай поговорим, а?

Чееерт, хотела же мышкой проскочить. Не с моим везением, ага.

Я, не оглядываясь, демонстрирую средний палец.