Расцвет и закат Сицилийского королевства
Шрифт:
Если так, она рано успокоилась. Через четыре дня после коронации настроение императора внезапно изменилось. В этот самый момент якобы обнаружился заговор с целью убить императора. Сибиллу, ее детей и многих видных сицилийцев, приехавших в Палермо на коронацию, — в том числе Маргарита из Вриндизи, архиепископа Николая Салернского и его брата Ришара, графов Рожера из Авеллино и Ришара из Ачерры и даже византийскую принцессу Ирину, несчастную вдову последнего герцога Апулийского, — обвинили в соучастии и отправили под усиленной охраной в Германию.
Была ли хоть толика правды в этих обвинениях? Некоторые хронисты, особенно итальянские, как, например, Ришар из Сан Джермано, категорически отрицают наличие заговора, по их мнению, всю историю выдумал Генрих, чтобы под этим предлогом избавиться
Однако это относится не ко всем. Часть узников ожидала печальная судьба. Через два или три года после новых восстаний на Сицилии и на материке многие пленники были ослеплены по приказу императора, невзирая на то, что они находились в заключении с 1194 г. и не могли принимать никакого участия в недавних беспорядках. С этого времени мало у кого из подданных королевства, стенавшего во власти террора более жестокого, чем любые насилия нормандцев, сохранялись какие-либо иллюзии по поводу постигшего их несчастья.
Но история Сицилии после Отвилей не является темой этой книги. Остается только рассказать о судьбе последних бледных представителей этого необыкновенного рода, чья звезда вспыхнула столь ослепительно над тремя континентами, только чтобы угаснуть менее чем через два столетия в образах печальной, испуганной женщины и ее детей. Сибилла провела пять лет со своими тремя дочерьми в монастыре в Гогенбурге в Эльзасе, после чего она была отпущена из этого не слишком сурового заточения, но лишь для того, чтобы кануть в безвестность и исчезнуть со страниц истории. Ее невестку Ирину ждало иное будущее. В мае 1197 г. она вышла замуж за Филиппа Швабского, брата Генриха, и в следующем году стала в свой черед западной императрицей.
Что до самого Вильгельма III, его судьба остается загадкой. Согласно одной версии, его ослепили и кастрировали в числе прочих по приказу Генриха VI, согласно другой — которая не обязательно противоречит первой — его отпустили, и он стал монахом. Единственное, в чем мы можем быть уверены, — пленником или монахом он прожил недолго. На рубеже столетия его уже не было в живых. Хотя к тому моменту он едва вышел из детского возраста — но время и место его смерти неизвестны.
А что же стало с Констанцией? Мы не говорили о ней с тех пор, как она бежала от папского эскорта и вернулась в Германию. Она, хотя это не по своей вине, стала причиной несчастий своей страны, ибо брак с нею позволил ее мужу претендовать на сицилийский трон. Теоретически, если говорить о Сицилии, подлинной властительницей являлась именно она, Генрих был просто ее супругом. Многие, наверное, удивлялись, почему во время второго похода Генриха на юг летом 1194 г. его жена не сопровождала его, почему в Рождество Генрих один преклонил колени перед алтарем во время коронации в Палермо.
Но на это имелись веские причины. В сорок лет и после девяти лет замужества Констанция ждала ребенка. Она не отказалась от путешествия на Сицилию, но странствовала более медленно, отправившись в путь на месяц или два позже мужа и передвигаясь неспешно по полуострову. Тем не менее для женщины ее возраста и в ее положении это было опасным предприятием. Несколько недель тряски на разбитых дорогах Ломбардии и Марки
Констанция с того самого момента, как она забеременела, имела некую навязчивую идею. Она знала, что ее собственные враги и враги Генриха по обе стороны Альп, ссылаясь на ее возраст и долгое бесплодие, непременно станут утверждать, что ребенок не может быть ее; и решила, что по этому поводу, по крайней мере, не должно остаться никаких сомнений. Поэтому она поставила большую палатку на рыночной площади Джези, куда был открыт свободный доступ всем матронам города, которые хотели присутствовать при родах; и в праздник святого Стефана, 26 декабря, на другой день после того, как ее муж принял корону Сицилии в Палермском соборе, императрица произвела своего единственного сына. Через пару дней она показалась народу на той же площади, гордо кормя грудью ребенка. Дух Отвилей продолжал жить.
В следующем столетии ему предстояло появиться снова, но по-иному, еще более блистательно, когда сын Констанции — Фридрих — достиг зрелости. Хотя в истории он остался как император Западной империи, сам Фридрих никогда не забывал, что он является также королем Сицилии, и если одним его дедом был Фридрих Барбаросса, то другим — Рожер II. Об этом постоянно напоминали пышность его двора, его львы, леопарды и павлины, его любовь к итальянским и арабским поэтам, его постройки и апулийские охотничьи домики, а прежде всего — его ненасытная артистическая и интеллектуальная любознательность, которая сделала его первым ренессансным государем Европы, на два века опередившим свое время, и снискала ему прозвище Чудо Света. Он еще раз доказал свою принадлежность к Отвилям, когда в 1215 г. доставил в Палермо два огромных порфировых саркофага, которые его дед семьдесят лет назад установил в Чефалу.
Два других саркофага из того же материала, но гораздо худшего качества уже стояли в соборе Уолтера из Милля. Один — специально приготовленный для Рожера II — в столице, когда ему отказали в праве быть захороненным в построенном им самим соборе, другой Констанция заказала для своего мужа после его неожиданной смерти в Мессине в 1197 г. Этот второй саркофаг был сделан плохо — при внимательном осмотре выясняется, что он склеен из четырнадцати отдельных частей, и Фридриху, видимо, пришло в голову, что это оскорбляет память его отца. Потому он перенес тело Генриха, все еще укрытое длинными прядями русых волос, отрезанных его вдовой в горе, в один из саркофагов, привезенных из Чефалу, а на его место положил тело Констанции, которая пережила мужа на год с небольшим; четвертый саркофаг — тот, который изначально предназначался для Рожера, — Фридрих сохранил для себя. [166] Там ему предстояло упокоиться после своей смерти в 1250 г., но в XIV столетии могилу вскрыли, чтобы поместить туда еще два тела — слабоумного Педро II Арагонского и неизвестной женщины.
166
К такому заключению, по крайней мере, приходит после блестящего исследования Ж. Деер.
Отец, дочь, зять, внук — достаточно естественная группа для фамильного склепа, И все же четырем персонажам, спящим в этих массивных гробницах, под мраморными и мозаичными балдахинами, наверное, нелегко лежать рядом — строителю нормандского королевства и его разрушителю, невольной виновнице его крушения и его последнему благодетелю. Ни один из них не желал и не заслуживал того, чтобы покоиться здесь. Генриха к моменту, когда он умер в возрасте тридцати двух лет, ненавидела и боялась вся Сицилия; Констанцию считали — несправедливо, но по понятным причинам — предательницей родины. Рожера, безусловно, любили, но он хотел быть похороненным в Чефалу, в подобающем ему антураже. Даже Фридрих, который в двадцать лет распорядился по поводу своего погребения, возможно, позже предпочел бы другое место — в Капуе, или Иерусалиме, или, лучше всего, на какой-нибудь одинокой вершине под необъятным апулийским небом. Но история Фридриха, блистательная и трагическая, входит в другую повесть. Наша история закончена.