Расхитители гробниц
Шрифт:
Прекрасный был капитан, но только до 15 апреля 1912 года. В тот день, едва ли не во всех его приказах, поступках и даже манере держаться явно сквозила какая-то ни с чем не сообразующаяся странность.
Сначала он вдруг приказал изменить курс корабля, затем последовало распоряжение предельно увеличить скорость движения – и это не смотря на неоднократные предупреждения с других кораблей о наличии в этом районе крупных айсбергов. Потом, когда уже потребовалось срочно спускать шлюпки на воду, Смит своими действиями внес лишь сумятицу в действия команды; счет шел на секунды, а капитан, казалось, полностью утратил способность принимать ответственные
В том единственном рейсе на борту «Титаника» находились две тысячи пассажиров; в трюмы загрузили сорок тонн картофеля, двенадцать тысяч бутылок минеральной воды, семь тысяч мешков кофе, тридцать пять тысяч куриных яиц и… одну египетскую мумию. Лорд Кентервиль вез её из Лондона в Нью-Йорк. Это были забальзамированные останки придворной прорицательницы Аменофис, весьма популярной личности при дворе фараона Аменхотепа IV, о чем говорило обилие богатых украшений и амулетов, обязательных на особах столь высокого социального положения. В Египте мумия была извлечена из усыпальницы, над которой стоял небольшой храм. Говорят, что когда профессиональный искатель древностей итальянец Марченцо Урицы открыл саркофаг с этой мумией, под её головой лежала фигура Осириса с такой надписью: «Восстань из праха, и взор твой сокрушит всех, кто встанет на твоем пути». На глазах мумии лежали «магические» самоцветы, которые на «Титанике» по какой-то неизвестной причине сняли.
Мумия была слишком ценным грузом, чтобы держать ее в трюме, поэтому деревянный ящик с саркофагом, в котором она находилась, поместили в небольшое подсобное помещение, расположенное прямо за капитанским мостиком.
Уже потом выяснилось, что многие вахтенные офицеры и рулевые матросы в том рейсе вели себя как-то странно. Привлечённый к расследованию эксперт-учёный объяснил это так, что давно известно, что немало исследователей, имевших дело с мумиями, мучились потом определенными помутнениями рассудка: бредили наяву, впадали в прострацию, утрачивали дееспособность. И кто знает, может быть, «сокрушающий взор» именитой предсказательницы пронзил капитана Смита, и он стал еще одной жертвой проклятия фараонов?! Вполне возможно, что лорд Кентервиль предложил первому лицу на корабле осмотреть мумию жрицы-прорицательницы, для чего снял с её глаз магические камни, что и повлияло на поведение капитана и решило судьбу «Титаника».
Поведав всё это своему другу, Марти высказал своё мнение:
– Ты как знаешь, Уилли, но я бы ни за какие блага мира не поехал в этот Египет, где порядочному джентльмену и честному христианину угрожает вся эта тысячелетняя чертовщина.
На это Уильям, перепрыгивая через ступеньки, только ухмыльнулся. Нет, всё-таки настоящим мужчиной надо родиться!
Милый, милый Марти, разве он мог понять душу юного романтика, уже предвкушающего фантастические приключения и лавровый венок общепризнанного храбреца. Видимо, подруга Бартона была права, когда в разговорах частенько снисходительно отзывалась о Когмане, как о, в общем-то, милом юноше, но совершенном тюфяке.
Глава 5. «Шутка» Размзеса Второго
Насвистывая бравый марш королевских гвардейцев, Бартон отправился на встречу с любимой. По дороге он продолжал размышлять о мумиях и жутковатом ореоле, который
«Полковник клялся моей матушке, что лично был свидетелем всего – уверял Марти. – Особенно в рассказе полковника мне понравился эпизод, в котором он рыбкой сиганул в окошко!». Очкарик от души рассмеялся. Впрочем, он тут же виновато огляделся, как бы окружающие не сочли такое его поведение чересчур вызывающим.
…История, о которой рассказал матери Мартса друг семьи, действительно произошла в Национальном музее Каира, где с 1886 года покоились под неусыпным наблюдением специалистов останки фараона Рамзеса II.
Вечер того дня выдался на редкость влажным и жарким. Как обычно, зал саркофагов был полон посетителей. Но с наступлением темноты вспыхнул непонятный свет, и вдруг из саркофага Рамзеса II раздался резкий, протяжный скрежет. Посетители увидели леденящую кровь картину: саркофаг под стеклом качнулся, потом мелькнул немым криком перекошенный рот мумифицированного фараона; почерневшее скелетообразное тело его содрогнулось, лопнули стягивавшие мумию бинты; руки, покоившиеся на груди, вдруг резко и страшно ударили в стеклянную крышку витрины; осколки битого стекла посыпались на пол. Казалось, что мумия – иссушенный и несколько секунд назад ещё надежно запеленатый труп – вот-вот бросится на насмерть перепуганных туристов.
Многие из стоявших в первых рядах женщин попадали в обморок, но их кавалеры больше думали о собственном спасении, чем о лишившихся чувств дамах. Началась давка. Ломая ноги и ребра, люди гроздьями посыпались с лестницы, ведущей из зала. Среди тех, кто выпрыгивал прямо из окон, оказался и бравый полковник Вудли, который честно признался матушке Марти, что от охватившего его ужаса на время забыл о достоинстве британского офицера.
Утренние выпуски газет не пожалели красок, смакуя это событие и на все лады обсуждая «психическую атаку» фараона. Но позже авторитетные ученые заметно приглушили возбужденный газетный хор, пояснив, что причиной события стали повышенная духота и влажность. Мумии должны находиться в сухом, прохладном воздухе гробницы, а в экспозиционном зале музея в тот вечер были настоящие тропики.
Побывавшие после инцидента в музее журналисты, в подробностях описали, как злополучная мумия, словно удовлетворившись произведенным эффектом, застыла в жутковато-насмешливой позе, склонив голову на костлявое плечо; лицо ее, вновь скрытое под погребальной маской, теперь было обращено на север – к Долине Царей. Стекло витрины заменили, и Рамзес II опять успокоился на своем музейном ложе – ещё туже запеленатый в погребальные бинты, со вновь скрещенными на груди руками…
Отъезд был назначен на завтрашний вечер, и Бартон спешил нанести прощальный визит в дорогой его сердцу дом. Пока его милая Диана даже не догадывалась, какое опасное дело предстояло её любимому.
Впрочем, как Уильям и ожидал, далее порога его не пустили. Мерзавец лакей, выполняя распоряжение отца Дианы, поспешил захлопнуть перед молодым человеком дверь, едва разглядев в сумраке улицы его лицо. Так что Бартону осталось только в бессильной ярости колотить набалдашником своей трости по дубовой двери.