Раскинулось море широко
Шрифт:
От злобы и зависти он в ярости к нам.
Он, как кровью, водой окружен.
Идем же и станем все, как на страшном суде,
И страшную клятву дадим.
Та клятва из бронзы: не растает в воде,
Не развеется ветром, как дым.
Внимай же присяге, повторяй присягу!
Освяти ею пушку и пулю и шпагу.
Верна вся Германия ей.
Есть у нас ненависть одна!
Она нам навеки дана.
Ее мы выпьем до дна, до самого дна.
Будь проклят Наш Единственный Враг – Англия»
Молодой турецкий офицер, лейтенант
«О нашей армии вообще – положительное… о нашей султанской армии – нет слов. Приличных.»
«Ну, коллега… это у Вас цоссенский дух ещё не выветрился…»
«Лучше дух цоссенского кофе, чем галлиполлийский нежный запах подгоревшего бараньего жира… а если серьёзно: впечатление двойственное.
С одной стороны – чисто крестьянский состав султанских войск представляет на мой взгляд собой большое сходство турецкой и русской армий.
Турецкий крестьянин, честный, работящий, храбрый, легко подчиняющийся дисциплине, есть тот элемент, из которого с необычайной быстротой может быть создан хороший солдат. Мусульманское духовенство, фанатичное, преданное султану и турецкой государственности, сторожит его сознание. Никакое образование не углубило его способности к самостоятельному суждению, к критической оценке событий. Это отсутствие критицизма в солдатской массе в огромной степени облегчает и ускоряет работу командного состава по воспитанию стойкого бойца.
С другой стороны, солдатской массе могут молниеносно распространяться самые невероятные слухи, и мышление и психика солдат не вооружены для стойкой борьбы с ними. Панический страх легко овладевает солдатской массой; героизм последней неустойчив, так как в основе его заключается покорность фаталиста судьбе.
Турецкие солдаты способны, возможно, покорно выдерживать подчас сильнейший огонь, но порой они могут останавливаться перед легким препятствием, если им кажется невозможным его преодолеть.
„Олмас“ – нельзя, не идет, ничего не выходит, – с этим турецким словом концентрируется представление о внезапном падении энергии, о бесполезности дальнейших усилий, о подчинении сложившейся обстановке; это сигнал к своего рода забастовке на поле сражения, к обращению недавних героев в толпу беглецов или покорных пленников.
„Олмас“ в прошлую русско-турецкую войну встречался у турецкого крестьянина, одетого в солдатскую шинель, гораздо чаще, чем паника у русского крестьянина в той же шинели, вследствие того, что турецкий солдат имел несравненно слабейшую опору в командном составе армии и ее организации. Турецкие строевые офицеры на девяносто пять процентов представляют тех же крестьян – унтер-офицеров, иногда даже вовсе неграмотных, произведенных после экзамена только по уставам.
В штабах, в артиллерии, инженерных
Эти кадры нарастающего младотурецкого движения всё еще слабы и не охватывают войсковой массы.
Высшее командование – вообще пестрая смесь: пашей – выходцев из иностранных армий, являвшихся представителями разнообразных доктрин; пашей – интриганов, выдвинутых дворцовым фаворитизмом; пашей – дряхлых стариков, и пашей – толковых генералов, обостривших свое военное понимание в борьбе с рядом восстаний турецких провинций… однако же, последние, коллега – отчего -то всё сплошь вешатели…»
«Э, коллега! Это Вы просто армян или прости Господи – курдов плохо знаете… вешать, вешать и вешать.»
«Коллега, да Вы просто какой-то турок стали… я же помню Вас по Академии – Вы там были такой нежный, чувствительный, с душою прямо геттингенской…»
«С кем поведёшься, от того и забеременеешь, как говаривает моя Мариам-ханум… но что же там проклятые лайми?»
«Да что… дымят себе на рейде…»
«А что бы Вы стали делать на их месте?»
«Высадил бы десант на Чанак-Кале… обезвредил бы батареи, потом с помощью корабельных полубаркасов протралил бы Пролив…»
«Накаркали.»
От тёмной линии британской эскадры отделилась россыпь мелких судёнышек – паровые катера тащили за собой переполненные дублёнными затылками шлюпки…
… Корреспондент «Times» торопливо записывал в блокнот:«Царила подавляющая тишина, на берегу никаких признаков жизни. Море было спокойно, как тихое озеро в великолепную погоду. Легкий морской туман тушевал контуры земли.
Вереницы десантных катеров буксировались к берегу, полные людьми, для большей части которых ожидаемое наступление было первым боевым крещением.
Сама природа вокруг этого пляжа создала естественные, трудно доступные позиции.
На восточной стороне ее поднимался „Европейский замок“ (Седд-Эль-Бар) – средневековое строение с толстыми стенами, не поддававшимися разрушению бомбардировкой; в центре были укрепленные позиции, возвышавшиеся амфитеатром над морем; наконец, с запада мыс Хеллес представлял собой как бы зубчатую стену, высотой до сорока ярдов, отвесно падающую в море. У самой воды были песчаные дюны, фута в четыре высоты, за которыми высадившиеся люди могли укрыться от огня защитников пляжа.
Взять налетом эти позиции было невозможно без предварительной подготовки артиллерийским огнем, которая в действительности сильно затрудняется предрассветным туманом. Грохочут наши орудия, на берегу взлетают фонтаны из прибрежного песка, летят обломки скал. Крестоносцы вновь готовы вступить на берега Константинополя!»
После получасовой бомбардировки восемь катеров, ведя за собой каждый по четыре больших шлюпки, быстро подошли к берегу; на огонь судовой артиллерии турки не отвечали и позволили катерам пройти перед мысом Хеллес…