Раскол русской Церкви в середине XVII в.
Шрифт:
24.2.1651 Арсений снова выехал из Москвы в Яссы, а 5.5 из Ясс в Константинополь, затем в Египет, Палестину, Сирию, Малую Азию и Грузию; в Москву он вернулся 7.6.1653. Свои наблюдения (с резко критическим оттенком) он записал в дневнике под названием «Проскинитарий»; впоследствии они были напечатаны. В «Проскинитарии» описаны все «неправильности» в греческом богослужении (троят, а не двоят аллилуйя, служат на пяти просфорах, а не на семи, ходят в крестных ходах против солнца, а не посолонь, больных крестят обливанием), кроме перстосложения, которое Арсений заметил, конечно, в первую очередь и о котором он прекрасно знал и обсуждал его с греками еще в 1650 г. Таким образом, он выполнил все царские и патриаршие поручения, однако не так, как царь и патриарх желали; в своих отчетах он столь ярко и убедительно изобразил всесторонний упадок греческой Церкви, которая по их замыслу должна была стать образцом для русской, что патр. Никон был вынужден не допустить их распространения в народе в их подлинном виде и приказал их значительно сократить. Вероятно, этим сокращением и объясняется отсутствие в известных списках «Проскинитария» упоминаний о перстосложении, но не исключено и то, что на Арсения произвело столь тяжелое, подавляющее впечатление всеобщее распространение троеперстия везде, где он побывал, что он не смог заставить себя признать и описать
«Сочинения Суханова, и прежде всего его "Прение с греками о вере" и записка "О чинах греческих вкратце", самым серьезным образом повлияли на формирование взглядов старообрядцев, и в первую очередь на их отношение к греческому духовенству. <…> Оценки и суждения Арсения Суханова о русском православии и современных ему греках были настолько близки взглядам первых старообрядцев, их общественно-религиозной позиции, что его сочинения воспринимались как антиреформенные и антиниконианские. Поэтому при создании собственных сочинений старообрядческие писатели постоянно обращались к его текстам» [60, с. 59, 86]. Все аргументы Арсения в его полемике с греками были почти буквально приведены старообрядцами в своих спорах с греками в Москве и в своих челобитных царю Алексею Михайловичу; например, все их привел прот. Аввакум в споре с патриархами после заключения в Пафнутьеве монастыре. «Легенда об истреблении греческих книг римлянами после взятия Константинополя турками в 1453 г. попала в старообрядческую письменность из "Прений с греками о вере" Арсения Суханова» [97, с.353]. Более того, некоторые ученые защитники государственной Церкви и полемисты позднейшего времени даже заподазривали в его отчетах про-старообрядческую подделку; их подлинность была окончательно доказана только в конце XIX в. после надлежащего изучения архивных документов.
В 1654 г. Арсений с большой суммой денег был послан на Афон и в Восточные патриархаты за греческими книгами и привез в Москву 505 ценнейших рукописей с Афона и 200 из других мест. «По возвращении с Афона Арсений был назначен келарем Троице-Сергиева монастыря; это высокое положение было наградой за его труды» [32, с.281].
«Дьякон Федор, воспроизводя тогдашние московские толки, писал, что Арсений, по заказу Никона, накупил ему на многие тысячи рублей прокаженных греко-латинских книг, напечатанных латинцами в Риме, Париже и Венеции <…>» [30, с.413]. Позднейшие исследования показали, что «тогдашние московские толки» были (если они вообще были; к словам Ключевского — этим и другим — следует относиться очень осторожно; он, естественно, писал, имея в виду не только суть дела, но и свое положение — профессора Духовной Академии — , обязывающее его противодействовать «расколу» необоснованны. Книги, привезенные Сухановым были, действительно, подлинными и древними и, если бы были правильно употреблены, дальнейший ход событий был бы иным; но вышло не так. В то время в Москве не было, конечно, коллектива правщиков, который мог бы с пользой для дела достаточно быстро использовать рукописные сокровища, привезенные Арсением; не хватало людей, знаний и общего метода.
«Те же самые воззрения на греков и их благочестие выражает в своем путешествии и священник московской церкви Покрова Пресвятыя Богородицы, Лукьянов, который отправился на восток для посещения святых мест 15 июня 1710 года и оставил нам описание своего путешествия. Как священник, и при том московский, Лукьянов сильно интересовался греческим благочестием и невольно сопоставлял его с благочестием русских. Его личные наблюдения над нравами, обычаями, религиозностью и благочестием греков привели его к очень невыгодным заключениям о греках и греческом благочестии <;…> "Греки, говорит он, непостоянны, обманчивы: только малые христиане называются, а и следу благочестия нет. Да откуда им и благочестия взять: грекам книги печатают в Венеции, так они по них и поют, а Венеция папежская, а папа главный враг христианской вере: как у них быть благочестию; и откуда взять; каковы им не пришлют книги, так они по них и поют…" Лукьянов даже помещает в своем путешествии особыя статьи "о несогласии греков с восточною церковью". Он указывает до четырнадцати греческих уклонений от православной восточной церкви. Вот два из них: а) греки в крещении обливаются, б) крестов на себе не носят <то есть, вероятно, нательных, так как он пишет не о священниках, а о "греках" вообще>» [7, с. 453–454].
Возможно, московский священник Иван Лукьянов и старообрядческий старец Леонтий — одно лицо; тексты их записок о путешествии на Восток совпадают ([102, с.31]); вероятно, совпадают и даты. Если верно, что путешественник — старообрядец, то несомненно, что он имел в виду именно нательные, а не наперсные священнические кресты (см. выше). Старообрядца неношение священниками наперсных крестов не удивило бы, и он бы его не отметил как «несогласие с восточной церковью».
Впечатления Суханова (1651–1653 гг.) и Лукьянова-Леонтия (1710–1711 гг.) от восточной Церкви очень похожи на впечатления знаменитого православного западно-русского богослова и полемиста против католиков М. Смотрицкого от его путешествия на православный Восток в 1624–1625 гг. «В Москве были известны наблюдения, подобные тем, какие поразили <…> Мелетия Смотрицкаго во время его поездки по греческому Востоку: он находил там везде невежество, крайний упадок православия и нравственности, следы латинства не только между мiрянами, но и между православными иерархами» [30, с. 406]. Неясно, имел ли в виду Ключевский, что в середине XVII в. в Москве были известны впечатления самого Смотрицкого; вероятно, да; во всяком случае, теми же словами он мог бы описать и впечатления Суханова и Лукьянова-Леонтия. Эти впечатления были, вероятно, одной из причин, подвигших М.Смотрицкого принять в 1627 г. унию, которой он не изменил, и для которой его перо трудилось до его смерти в 1633 г. Можно сказать, что упадок греческой Церкви (Церкви Константинополя — второго Рима) оттолкнул от нее и Смотрицкого, и большинство русских, но в противоположные стороны: Смотрицкого (как Кирилла Контариса и других греко-язычных и многих малороссийских иерархов) в первый Рим, русских — в третий.
Патриарх Никон
15.3.1652 умер патр. Иосиф, нелюбимый большинством московского духовенства за свое корыстолюбие, и его частью — за свою консервативность и косность. От его преемника все ожидали перемен к лучшему, причем было ясно, что им станет любимец царя Алексея Михайловича архим. Никон; он и стал им. 6 лет патриаршества Никона стали началом раскола русских Церкви и народа.
Он родился 24.5.1605 в крестьянской семье села Вельдеманова Княгининского уезда Нижегородской области, и назывался Никита, отечеством — Минин. Он был красив лицом, высок ростом, силен телом; многое мог снести, многого требовал и от других. Он рос без матери; мачеха избивала его безжалостно, пыталась отравить его и даже сжечь в печи ([43, с. 10]); жизнь ожесточила его с детства, сделала властным и приучила к насилию. 12-летний мальчик убежал из дома в Макарьевский Желтоводский монастырь и послушничал там в ожидании пострижения. Имея неполных 20 лет, он вернулся домой, узнав о близкой смерти отца, и родные уговорили его, схоронив отца, жениться. Он сделался дьячком, затем (в 1625 г.) священником в селе Лыскове, и был уважаем во всей окрестности. Московские купцы, съезжавшиеся на Макарьевскую ярмарку, убедили местную знаменитость — священника Никиту Минина — переехать в Москву; там он несколько лет мирно служил на приходе. Затем внезапно умерли все три его сына; потеряв самое дорогое в Mipe, он и его жена увидели в этом Божье благословение на отречение от Mipa, и оба в 1630 г. постриглись; он — с именем Никон в Анзерском скиту Соловецкого монастыря. Там, живя под началом прп. Елеазара Анзерского, он прочитал много святоотеческих аскетических сочинений, имел и свой опыт строгого подвижничества, приобрел навык переписки книг, неоднократно имел видения. Елеазар взял его с собой в Москву за царской милостыней на построение «каменного» храма в скиту. Вернувшись с деньгами, Никон поссорился с прп. Елеазаром; по преданию, очень популярному среди старообрядцев, Елеазар видел змия, обернувшегося вокруг шеи Никона.
В 1634 г. Никон покинул скит и поплыл на материк в небольшой лодке с мужиком — помором. В буре они едва не погибли, и спаслись, пристав к Кий-острову в Белом море вблизи устья реки Онеги; на месте их спасения на острове Никон своими руками поставил памятный деревянный крест (в тогдашней России — самое обычное дело). Доплыв после бури до берега, Никон прошел оттуда лесом 120 верст (в том числе 10 дней без пищи — тоже не очень страшно для тогдашнего русского монаха из крестьян; этого нельзя сказать о волках и рыси) до Кожеозерского монастыря Каргопольского уезда и стал тамошним монахом, вложив для этого в монастырь все свое имущество — собственноручно переписанные Полуустав и Канонник. В Кожеозерском монастыре он отшельничал на маленьком островке, и через три года, по смерти игумена, был избран братией на его место. Поставлен во игумена он был в Новгороде в 1643 г., и в 1646 г. по делам монастыря приехал в Москву.
Здесь он сразу так понравился впечатлительному и эмоциональному молодому царю (с которым его познакомил Вонифатьев), что тот оставил его при себе, дав исключительно почетную должность архимандрита Ново-Спасского монастыря — родового монастыря-усыпальницы Романовых — предков царя. Кроме симпатии, царь чтил Никона и как послушника, постриженника, ученика, соподвижника, сомолитвенника и сотрудника прп. Елеазара Анзерского, о котором ему рассказывал его отец — царь Михаил Федорович — , что по его молитвам родился он сам — царевич Алексей. Вероятно, используя такую выгодную ситуацию, Никон скрыл от молодого царя свою ссору с Елеазаром. Он стал самым близким к царю, наряду с духовником Стефаном, духовным лицом, виделся с царем почти ежедневно, по пятницам служил в дворцовой церкви, протежировал ищущих царской милости и стяжал популярность при дворе и среди духовенства, украсив Ново-Спасский монастырь и заведя в нем более строгие порядки. Царь даже поручил ему ведение своей личной канцелярии по вопросам благотворительности и челобитных; он докладывал царю об их недельном поступлении после ежепятничных богослужений, то есть без волокиты. Он подружился со Стефаном, Нероновым, Ртищевым и другими сторонниками обновления и исправления русских церковных порядков; единственный среди них монах, он явно для всех был на пути к высшим иерархическим должностям, для достижения которых было необходимо, по русской традиции, монашество. В 1649 г. он стал митрополитом Великого Новгорода, вероятно, самым молодым за всю его историю; несомненно, не потому, что царь хотел отдалить его от себя, но потому, что он, как помощник, нужен был царю на вершине иерархической лестницы — на патриаршей кафедре — , а последней ступенью этой лестницы должна была стать (как не раз в русской истории бывало до и после Никона) кафедра Новгородская.
Царь Алексей Михайлович дал новому митрополиту особые полномочия: 1) вероятно, доверив ему, которому он доверял, как никому другому, срочно необходимое по тому времени умиротворение Новгорода, кипящего недовольством против власти Москвы; 2) вероятно, по внушению и просьбе самого Никона, считавшего, что власть церковная должна стоять выше власти гражданской, и выговорившего себе возможность осуществить этот принцип (объясняющий весь его фантастический жизненный путь) в своей митрополии. Фактически эти особые полномочия были ни чем иным, как изъятиями (по разным вопросам) Новгородской митрополии из общего порядка «Уложения» 1649 г.
Это «Уложение», ограничившее привилегии церковного суда и свободу управления церковным имуществом, русские епископы восприняли как не заслуженную чем-либо обиду и притеснение. Они были вполне правы с точки зрения глубоко усвоенного русскими византийского канонического права и, действительно, обижены незаслуженно, но их правота, заслуги, обида и каноны неизбежно должны были отступить перед экономическими нуждами молодого крепнущего государства.
Не в характере Никона было молча обижаться; он противопоставил секуляризационной тенденции «Уложения» все свои силы, волю и исключительное, привилегированное (как показано выше) положение. Победа церковного мiровоззрения над светским, государственным и построение (или, как, вероятно, думал сам Никон, восстановление) теократического строя общества были основной задачей его жизни, но осуществлять эту задачу он мог только в силу полномочий и привилегий, полученных от единственного в России XVII в. источника полномочий и привилегий — царской власти, которая по своей природе, независимо от личных привязанностей и благочестия государя, неизбежно стремилась к противоположному — торжеству государства над Церковью; это стало основным и трагическим противоречием его жизни. Отсюда ясно, что союз царя и патриарха, стремившихся к противоположным целям, был противоестественным и, поэтому, неизбежно кратковременным. Исключительно благожелательные, дружеские отношения Никона с царем рано или поздно должны были измениться на противоположные; или иначе: царь Алексей Михайлович неизбежно должен был быть вынужден объективным развитием ситуации рано или поздно, использовав Никона, как временного союзника и помощника на одном этапе выполнения своих царских планов, расстаться с ним, как с балластом, или даже как с противником, на следующем этапе. В описываемое время Никон не понимал этого; вероятно, не понимал этого и царь (если только не считать его особо хитрым обманщиком, приманивавшим себе помощника с расчетом опозорить и выбросить его впоследствии, на что мы не имеем права и оснований).