Расколотая цивилизация
Шрифт:
Особенно большая роль принадлежала, разумеется, первому фактору. США вышли из продолжительного экономического кризиса, укрепили свое доминирующее положение в мире и восстановили привлекательность национального фондового рынка и рынка долговых обязательств для международных инвесторов. Уверенный рост большинства показателей деловой активности в Соединенных Штатах спровоцировал аналогичную тенденцию во всем мире (за исключением, пожалуй, Японии) и сделал перспективы следования многих развивающихся стран в фарватере западной политики весьма реальными. В то же время стала гораздо более агрессивной торговая и инвестиционная политика Запада, его предприниматели проникали на новые рынки гораздо более активно, нежели в 70-е и 80-е годы. Если к концу 70-х годов объемы торговых оборотов стран-членов ОЭСР составляли не более 12 процентов их ВНП, что соответствовало уровню 1911 года, то к 1997-му они выросли до 17 процентов[23]. Объемы инвестиционных потоков, направлявшихся в развивающиеся государства, увеличивались невиданными ранее темпами. При этом росли значение и масштаб деятельности
[22] - См.: Waters M. Globalization. P. 2.
[23] - См.: Giddens A. The Third Way. The Renewal of Social Democracy. Oxford, 1998. P. 30.
ние этого фактора на активизацию глобалистских исследований в первой половине 90-х не может быть переоценено; не будет преувеличением утверждать, что именно он катализировал становление самой этой теории. Возможность переноса западной модели развития на государства бывшего восточного блока стали в эти годы рассматриваться как показатель жизнеспособности западных ценностей, как одна из основных задач западного мира. Р.Гепхардт отмечал недавно: "Поражение коммунизма подвергло испытанию нашу экономическую и политическую систему по всему миру. Если в условиях глобальной конкуренции мы сможем заставить ее работать в полную силу, то такую систему каждое государство захочет взять за образец" [24]. Нельзя не заметить, что вся первая половина 90-х годов свидетельствовала в пользу подобного похода: пережив шоковую терапию и глубокое разочарование в реформах, население большинства восточноевропейских стран и государств Балтии к 1995-1996 годам в целом усвоило ценности общества массового потребления; Западной Европой были предприняты вполне своевременные меры по включению восточной части континента в свои организационные структуры, и даже основные постсоветские государства -- Россия и Украина -- стремились демонстрировать до поры до времени успешное следование по пути реформ. К 1997 году, казалось, исчезли последние сомнения в благотворности распространения западных ценностей на Восток, а торжество рыночной экономики в новых демократических государствах казалось абсолютным.
Важным обстоятельством, также способствовавшим росту на Западе популярности идей глобализации, оказалось в середине 90-х годов то, что хозяйственные системы индустриальных стран стали обнаруживать явные признаки неэффективности. Первая половина 90-х прошла под знаком стагнации японской экономики, замедления темпов роста во всех азиатских "тиграх", быстрого увеличения внешнего долга развивающихся стран и активного снижения цен на первичные ресурсы, сырье и энергоносители. К середине десятилетия в большинстве стран Юго-Восточной Азии были налицо все признаки предкризисного состояния; их платежные балансы начали сводиться с дефицитом, а видимость относительного благополучия поддерживалась продолжающимися массированными инвестициями с Запада. Первым предупреждением стал в 1994 году долговой кризис в Мексике, фактически поставивший ее на грань банкротства и показавший явную ограниченность успехов "догоняющей" модели. Наконец, азиатский коллапс
[24] - Gephardt R., with Wessel M. An Even Better Place. America in the 21st Century. N.Y" 1999. P. 39.
1997 и 1998 годов мощно заявил, что основным движителем современного хозяйственного прогресса являются центры постиндустриальной цивилизации, а не мировая периферия. Активный экономический рост в США и других постиндустриальных странах, не остановленный даже азиатским кризисом, лишний раз подтвердил, что претендовавшие на собственный вариант развития новые индустриальные государства неизбежно вынуждены будут пойти по пути либерализации и копирования западной модели; более того, он давал уверенность, что эти процессы будут происходить под жестким экономическим, а быть может, и политическим контролем ведущих держав.
Наконец, третьим фактором быстрого распространения теории глобализации стала беспрецедентная социокультурная взаимозависимость отдельных стран и народов, особенно очевидная в 90-е годы. Фундаментальной ее основой следует считать революцию в средствах коммуникации, связи и информатики, радикально изменившую характер интеллектуального, культурного и технологического взаимодействия между отдельными составными элементами всемирной цивилизации. В результате оказались фактически преодолены все национальные барьеры на пути распространения не только информации, но, что гораздо более существенно, инвестиций и технологических нововведений. Достижения западных стран стали зримы практически для всех обитателей планеты. С каждым годом все большая часть человечества оказывается субъектом того общества массового потребления, которое, разумеется, еще не есть постэкономическое общество, но, несомненно, является его основной предпосылкой. Как отмечает Р. Кантер, "глобализация порождает мотивированные выбором революции. Потребители получают большую возможность выбора, поскольку могут выезжать в другие страны за необходимыми им товарами и услугами... а благодаря развитию информационных
[25] - Kanter P.M. World Class. Thriving Locally in the Global Economy. N.Y., 1995. P. 329.
Однако, констатируя все эти факты, необходимо в то же время признать, что за многогранными проявлениями процесса глобализации его глубинная сущность скрывается настолько, что практически не поддается четкому определению. Обычно говорят, что глобализация представляет собой "социальный процесс, в ходе которого стираются географические границы социальных и культурных систем, и население все более осознает исчезновение этих границ" [26]; таким образом, даже на этом примере видно, какое значение придают социологи, с одной стороны, чисто количественным измерениям глобализации, с другой -- ее субъективному восприятию. Социологи чаще всего обращают внимание на активизацию международных связей и контактов, на известную условность современных национальных границ; на втором месте оказывается развитие коммуникаций, объединяющих различные части мира; затем отмечаются взаимное обогащение культур, а также тот факт, что многие социальные и политические решения обретают свойство прямо и непосредственно воздействовать на ситуации, возникающие далеко за пределами той общности, решению проблем которой они призваны служить; таким образом, возникает картина мира, в котором все его части и все происходящие в нем процессы взаимозависимы и взаимообусловлены[27]. Экономисты, со своей стороны, отмечают активизацию международных финансовых трансакций, значительно возрастающую открытость рынков, увеличение объемов международной торговли (достигших почти 6 триллионов долл. в год) и прямых зарубежных инвестиций (общий объем которых превысил 3 триллиона долл.) [28], освоение западных стандартов потребительской культуры и так далее; в результате они приходят к выводу, что в современных условиях крупные компании становятся субъектами процессов, охватывающих весь мир, а принимаемые их руководством решения непосредственно воздействуют на мировую экономику в целом[29].
Между тем все это отнюдь не означает, что глобализация современного общества должна рассматриваться как неоспоримая данность. Возвращаясь к приведенному выше определению глобализации (а более основательных нам не удалось найти в современной литературе), следует признать, что компонентами этого процесса могут быть объявлены фактически все проявления современной хозяйственной и социальной динамики, и в этом случае утрачи
[26] - Waters M. Globalization. P. 3.
[27] - Подробнее см.: Albrow M. The Global Age. P. 113-115.
[28] - См.: Cattaui M.L. Opportunities in the Global Economy // Hesselbein F., Goldsmith M., Beckhard R., Schubert R.F. (Eds.) The Community of the Future. San Francisco, 1998. P. 168.
[29] - Подробнее см.: Kanter R.M. World Class. P. 329-331.
вается фундаментальный принцип всякого научного определения, согласно которому ex determinatio est negatio. Создается впечатление, что теоретики глобализации апеллируют прежде всего к относительно поверхностному, если даже не сказать -- обывательскому, сознанию. Когда говорят о том, что реформирование экономических систем Китая или стран бывшего СССР "вовлекло в орбиту глобального рынка 2,7 млрд. новых потребителей" [30], то как будто забывают, что на самом деле многие из них сегодня больше оторваны от мировой экономической интеграции, чем несколько десятилетий назад. Когда рассуждают о масштабности инвестиционных потоков, связавших периферийные регионы с центрами постиндустриальной цивилизации[31], оставляют в стороне факт растущего, а не снижающегося сосредоточения финансовых трансакций в трех точках -- Токио, Нью-Йорке и Лондоне. Все эти и им подобные моменты не должны игнорироваться при построении концепции глобализации; в результате ряд исследователей сегодня признает, что "хотя, без сомнения, сегодня сильны тенденции к глобализации, мировая экономика еще не достигла ее в полной мере" [32].
Эта позиция П.Диккена достаточно показательна; однако она отражает его сомнение не столько в самом факте глобализации, сколько в том, что соответствующий процесс получил определенное завершение. И в этой связи необходимо задаться вопросом, чрезвычайно важным для оценки протекающих ныне процессов: "Наблюдаем ли мы в современных условиях нечто такое, что не имеет аналогов в прошлом и в силу этого может быть обозначено новым понятием "глобализация"?" Мы полагаем, что наиболее справедливым вариантом ответа на этот вопрос будет отрицательный ответ.
Наукам об обществе известны два процесса, каждый из которых приводил человеческую общность на более высокую ступень целостности, а отдельные социальные явления -- на новый уровень взаимообусловленности. Первым из них было создание национальных государств на этапе промышленной революции; в ту эпоху экономические закономерности стали отчетливо доминировать над соображениями политической целесообразности, и границы большинства европейских стран начали определяться не династическими связями их суверенов, а внутренним единством той или иной нации как сообщества людей, тесно связанных определен