Расколотый Запад
Шрифт:
Ю. X. Об интервенции в Афганистан я высказывался достаточно сдержанно в интервью с Джованни Боррадори: после 11 сентября правительство талибов недвусмысленно отказалось дезавуировать поддержку террористической организации Аль-Каида. Международное право до сих пор не было готово к подобным ситуациям. И мои возражения не носили, как в случае с иракской войной, правового характера. Не говоря уже о провале лживых маневров нынешнего правительства США, последняя война в Персидском заливе стала очевидным вызовом, с сентября 2002 года даже официально брошенным Бушем ООН и международному праву. Не было в наличии ни одного из двух условий, которые могли оправдать такую интервенцию: не было ни соответствующей резолюции Совета Безопасности ООН, ни непосредственной угрозы нападения со стороны Ирака. Эта ситуация совершенно не зависит от того, могло ли быть найдено в Ираке оружие массового уничтожения или нет.
В этом отличие от ситуации в Косово, когда Запад на опыте боснийской войны (не забывайте о катастрофе в Сребренице!) должен был решать: или оставаться сторонним наблюдателем дальнейших этнических чисток Милошевича, или, без видимых собственных интересов, — вмешаться. Конечно, Совет Безопасности был блокирован. Однако были два основания: одно формальное, другое неформальное (даже если они и не заменяют предусмотренное Уставом ООН одобрение военных действий Советом Безопасности), которые легитимируют [практику относительно Косово]. Одно касается всех государств (erga omnes) — требование оказать необходимую помощь в случае угрозы геноцида; это положение является важным элементом международного обычного права. Второе основание — НАТО представляет собой союз либеральных государств, их внутреннее устройство считается с принципами Декларации прав человека ООН. Сопоставьте это с «коалицией послушных», которая расколола Запад и включила страны, пренебрегающие правами человека, такие, как Узбекистан и Либерия Тейлора.
Важна и перспектива, с учетом которой оправдывали свое участие в интервенции в Косово такие страны европейского континента, как Франция, Италия и Германия. Ожидая в последующем одобрения со стороны Совета Безопасности, они трактовали эту интервенцию как «опережение» действенного всемирного гражданского права, как шаг по пути от классического международного права к кантовскому «состоянию всемирного гражданства», которое предоставит гражданам [всего мира] правовую защиту против собственных криминальных правительств. Уже тогда (29 апреля 1999 г. в статье для «Die Zeit») я зафиксировал характерное различие между европейцами континента и англосаксами: «Одно дело, если США в духе достойной восхищения политической традиции выполняют функцию инструмента защиты прав человека, главного гаранта порядка [в мире]. Другое дело, если трудный переход от классической политики силы к состоянию всемирного гражданства мы понимаем как процесс учебы, который мы должны вместе осилить. Будущее требует большой осторожности. Одностороннее наделение себя полномочиями, как это сделало НАТО, не должно стать правилом».
31 мая вы и Деррида опубликовали своего рода манифест под заголовком «15 февраля, или Что связывает европейцев?» — выступление в пользу общей внешней политики, сначало в ядре Европы. Во вступлении Деррида объясняет, что он подписывает текст, написанный вами. Как получилось, что два крупных мыслителя по обе стороны Рейна, на протяжении двух последних десятилетий достаточно недоверчиво относившихся друг к другу и, как утверждают некоторые, говоривших на разных языках, неожиданно смогли совместно опубликовать такой важный документ? Это всего лишь «политика» или совместно подписанный текст есть еще и «философский жест»? Прощение, перемирие, примирение, философский сюрприз?
Не знаю, как ответил бы на этот вопрос Деррида. По-моему, вы преподносите дело слишком романтично. Естественно, в первую очередь речь идет о политической позиции, которая у меня и Деррида — как, впрочем, часто в последние годы — совпала. После формального окончания иракской войны я, как и многие напуганные падением «несогласного» правительства к ногам Буша, обратился с письмом к Деррида, — а также к Эко, Мушгу, Рорти, Саватеру и Ваттимо, — и предложил выступить с общей инициативой. (Поль Рикёр был единственным, кто предпочел воздержаться по политическим соображениям, Эрик Хобсбаум и Гарри Мулиш не смогли участвовать по личным причинам.) Деррида не мог написать своей статьи, потому что в это время проходил неприятные медицинские обследования. Но он охотно согласился во всем этом участвовать и предложил тот способ работы, которым мы затем и воспользовались. Я был рад этому. Последний раз мы встречались в Нью-Йорке после 11 сентября. Философский разговор мы возобновили за несколько лет до этого — в Эванстоне, в Париже и во Франкфурте. Так что никаких жестов уже не было нужно.
В свое время, в связи с получением премии Адорно, Деррида произнес во франкфуртской церкви Св. Павла очень эмоциональную речь, в которой выразительно проявилось духовное родство обоих. Об этом нельзя не сказать. Кроме всего
Иначе, чем Деррида, трактующий способность сомышления (Andenken) в духе монотеистической традиции, я оцениваю и хайдеггеровское превращенное бытийное мышление (Seinsdenken) — это отрицание эпохальной для истории сознания границы, которую Ясперс назвал осевым временем. В моем понимании Хайдеггер предает ту цезуру, которая различным способом отмечена и пророчески потрясающим словом с горы Синая, и философским просветительством Сократа.
Если Деррида и я взаимно понимаем наш разный мотивационный фон, то различия в интерпретации не должны быть спорами по существу дела. Так что «перемирие» или «примирение», пожалуй, неверные выражения для нашего дружеского, заинтересованного общения.
Почему вы назвали ту статью «15 февраля», а не «11 сентября» (как предложили бы американцы) или «9 апреля». Стало ли 15 февраля всемирно-историческим ответом на 11 сентября, заменившим кампании против «Талибана» и Саддама Хусейна?
Это уж слишком. Правда, редакция «Frankfurter Allgemeinen Zeitung» хотела опубликовать эту статью под заголовком «Наше обновление. После войны: возрождение Европы», — возможно, они хотели приуменьшить значение демонстраций 15 февраля. Ссылка на эту дату должна была напомнить о самых массовых демонстрациях со времени окончания Второй мировой войны. Они состоялись в таких городах, как Лондон, Мадрид и Барселона, Рим, Берлин и Париж. Эти демонстрации не были ответом на диверсию 11 сентября, которая именно европейцев тотчас побудила на такие впечатляющие изъявления солидарности. Скорее они выразили яростно-бессильное негодование разнородной массы граждан, многие из которых до этого момента никогда не выходили на улицу. Призыв противников войны был недвусмысленно направлен против лживой и противоречащей международному праву политики своих и союзных правительств. Я считаю этот массовый протест не менее «антиамериканским», чем наши протесты в свое время против войны во Вьетнаме. Печальная разница в том, что между 1965 и 1970 годами мы могли причислять себя к участниками внушительных протестов в самой Америке. Поэтому я очень обрадовался, когда мой друг Ричард Рорти спонтанно принял участие в инициативе интеллектуалов 31 мая и выступил со статьей, которая оказалась политически и идейно самой острой.
Остановимся на первоначальном заголовке, который призывает к общеевропейской внешней политике «прежде всего в ядре Европы». Значит, существуют некий центр и некая периферия — есть одни, которые незаменимы, и другие, которые таковыми не являются. Для кого-то это выражение прозвучало как призрачное эхо различия, проведенного Рамсфильдом между «старой» и «новой» Европой. Я уверен, что такое фамильное сходство стало головной болью и для вас, и для Деррида. Ведь вы энергично выступаете за Конституцию Европейского союза, в которой нет места для такой пространственно-географической градации. Что подразумеваете вы под «ядром Европы»?
«Ядро Европы» — это в первую очередь техническое выражение, которое ввели в употребление эксперты ХДС по внешней политике Шойбле и Ламерс в начале 90-х годов (как раз в то время, когда процесс европейского объединения в очередной раз застопорился), чтобы напомнить об авангардной роли шести государств-членов — основателей Европейского сообщества. Тогда, как и сегодня, речь шла о том, чтобы подчеркнуть значение Франции, стран Бенилюкса, Италии и Германии как движущей силы в процессах «углубления» институтов Евросоюза. На саммите глав правительств ЕС в Ницце было официально достигнуто соглашение об «интенсивном сотрудничестве» отдельных государств-членов в отдельных политических областях. Этот механизм включен в проект Европейской конституции под названием «структурированного сотрудничества». Германия, Франция, Люксембург, Бельгия, а в последнее время даже Великобритания используют данное соглашение для общего строительства собственных европейских вооруженных сил. Однако администрация США оказывает серьезное давление на Великобританию, чтобы воспрепятствовать созданию европейского штаба, лишь ассоциированного с НАТО. Следовательно, «ядро Европы» уже представляет собой реальность.