Распад. Обреченная весна
Шрифт:
– Я все это знаю.
К 91-му году связь уже позволяла набирать иногородний номер по коду. Раньше обычно заказывали разговор и долго ждали, пока телефонистки соединят вас с вызываемым абонентом. Любой приезжий командировочный знал, что рядом с Главным почтамтом есть здание бывшей церкви, превращенное в переговорный пункт, откуда всегда можно позвонить в свой город, используя пятнадцатикопеечные монеты. В обычных телефонах-автоматах внутри города использовали двухкопеечные монеты.
Машина, наконец, остановилась. Карина вышла из салона. Он вышел следом
– Спасибо тебе за все, – грустно улыбнулась она. – Это были самые запоминающиеся дни в моей жизни.
Она не сказала «лучшие». Было бы глупо называть лучшими дни, во время которых они присутствовали при гибели людей и похоронах несчастных жертв в Вильнюсе и Риге. Он это тоже оценил.
Она протянула ему руку, и он потянулся к ней, чтобы поцеловать на прощание.
– Нас могут увидеть из окна, – легко отстранилась Карина. – Моя бабушка любит стоять у окна. Может, ты еще помнишь.
– Конечно, – согласился он, пожал ей руку и сел в машину, уже не оглядываясь.
Приехав в Союз писателей, он узнал, что Пашкевич появится только через два часа. Поэтому оставил свои вещи в гардеробе, где дежурили доброжелательные и все знающие старые женщины, гордящиеся своей работой в таком месте. Затем поднялся в кабинет к Валеху. Там уже сидел Музаев и еще какой-то неизвестный мужчина в темном костюме и рубашке без галстука.
– Здравствуй, – обрадовался Валех, – где ты пропадаешь? Мне звонили три раза и спрашивали, почему ты не приехал по своей путевке. Я перезвонил к тебе в Баку, и мне сказали, что ты находишься в Прибалтике. Значит, решил отдыхать в другом месте?
– Я был в другом месте, – вздохнул Мурад, усаживаясь на стул.
– Привет, – сказал Музаев, – рад видеть тебя. Почему такое кислое выражение лица?
– Просто устал. Я был в Вильнюсе и в Риге.
– Набирался впечатлений для нового романа, – кивнул циничный Музаев. – Стасис, посмотри на нашего гостя. Большой человек из Баку. Секретарь Союза. И прибыл из ваших краев.
Мужчина, очевидно, литовец, кивнул в знак приветствия.
– Что ты там увидел? – спросил Музаев. – Или это государственная тайна?
– Я был там ночью 13-го, у телецентра, – сообщил Мурад, – и все видел своими глазами.
– А ты, Стасис, в это время сидел в Первопрестольной, – напомнил Музаев. – Интересно, что он там мог увидеть?
– Все, что там происходило, – ответил Мурад, – то и увидел.
– Стасис, мы вышли на золотую жилу, – улыбнулся Музаев, – у нас появился очевидец происходившего. И еще писатель. Вот тебе собеседник для «Немецкой волны». Можешь сразу наброситься на него и потрошить, как тебе нравится.
Стасису было не больше сорока. Высокий, худой, темноволосый, с вытянутым лицом, длинным носом и светлыми глазами.
– Можешь поделиться впечатлениями от увиденного? – повернулся Музаев к Мураду. – Рассказать, что именно ты там видел?
– Нет.
– Почему?
– Не хочу.
– Что? – не понял Музаев.
– Не хочу говорить на эту тему, – мрачно проговорил Мурад.
– Это уже интересно. Не можешь или не хочешь?
– Могу, но не хочу. Там убивали людей. А мне принципиально не нравится, когда убивают людей.
– Мурад Рагимович – участник войны в Афганистане, – быстро пояснил Валех. – Он был там тяжело ранен.
– Значит, ты еще и герой, – иронично произнес Музаев. – Как я сразу не догадался? Кого еще могли сделать секретарем Союза в таком возрасте? Сражался за имперскую идею.
– За свою страну, – резко перебил его Мурад.
– За свою страну бьются обычно на своей земле, необязательно так далеко ехать, – пошутил Музаев.
– У нас не спрашивали. Нас туда отправили. И мы верили, что сражаемся за свою страну.
– Похвальный наивный героизм в восемнадцать лет. Но сейчас ты должен понимать, что все это было никому не нужно, кроме наших маразматических кремлевских старцев.
– Нужно, – возразил Мурад. – Тогда это было нужно нашей стране, и мы верили, что там защищаем именно ее.
– Теперь я все понял. Ты – державник и патриот. Наверное, член партии? Хотя, о чем я спрашиваю? Если секретарь, то наверняка член партии. А я вот не вступал в этот «орден тамплиеров», считал, что мне и без них хорошо. Мог выпить, когда захочу, и встречаться с любой женщиной, не опасаясь, что в самый неподходящий момент из-под кровати вылезет секретарь парткома с двумя свидетелями и с протоколом о моем моральном разложении.
Все улыбнулись, даже Мурад.
– Вы действительно были у телецентра? – спросил Стасис с характерным литовским акцентом.
– Да, – кивнул Мурад, – и видел все собственными глазами.
– И можете подтвердить, что танки начали стрелять первыми?
– Танки не стреляли, – честно ответил Мурад, – иначе там было бы месиво из людей и жертв было бы гораздо больше. Во много раз больше. А вот десантники, когда пошли на штурм, начали стрелять. Только в них тоже стреляли.
– Это были провокаторы, – сразу отреагировал Стасис. – Они нарочно прятались среди защитников телецентра, чтобы вызвать ответный огонь.
– Это не провокаторы, – возразил Мурад, – я все видел собственными глазами. Думаю, что провокаторы тоже были, не без этого. Но у некоторых защитников телецентра в руках было оружие, это я тоже отчетливо видел. И стреляли с обеих сторон, хотя понятно, что у десантников было большое преимущество.
– Понятно, – вздохнул Музаев, – все понятно. Этот свидетель нам не подходит. Уходим, Стасис, прямо сейчас.
– Почему не подходит? – спросил Валех.
– Нам нужен человек, который расскажет о зверствах десантников, о том, как танки пошли на приступ и как они убивали несчастных людей. А наш секретарь говорит, что стреляли с обеих сторон, а танки вообще не стреляли. Нехорошо. В Европе могут обидеться и не понять. Там сейчас везде создаются комитеты защиты прибалтийских народов. А тут такой свидетель, – рассудительно произнес Музаев. – А вообще, жалко. Такой идеальный типаж – писатель из национальной республики, бывший афганец. Можно было сделать конфетку, а не репортаж.