Распад
Шрифт:
– Да, сэр.
– Совершеннейший скандал! Разбой! На службе, в военной форме! Наши собственные вооруженные силы! – Бамбакиас сделал короткий вздох и продолжил с еще большей силой и убедительностью: – Но как, во имя всех святых, мы можем требовать верности от мужчин и женщин, поклявшихся защищать свою страну, когда мы цинично используем их как пешки в низкой и грязной политической игре? Мы ведь буквально оставили их подыхать во тьме с голоду и холоду!
Фонтено подошел к детям, качавшимся на качелях. Сняв пиджак
– Сенатор, в наши дни никто не голодает. Когда еда так дешева, как сейчас, это просто невозможно. Кроме того, замерзнуть на юге Луизианы тоже трудно.
– Ты упускаешь главный момент моих рассуждений. Эта база больше не финансируется. У нее нет никакого легального статуса. Если верить бюджетным отчетам Чрезвычайного комитета, то такой военно-воздушной базы не существует! Они просто вычеркнули ее из списка! Они превратили ее в политическое ничто одним росчерком бюрократического пера!
– Ну, это уже похоже на правду.
– Оскар, это важная проблема. Америка имела свои взлеты и падения, никто этого не отрицает, но мы все еще являемся могущественной державой. Ни одна могущественная держава не может обращаться со своими солдатами таким образом. Я не вижу ни одного смягчающего обстоятельства для всего этого. Это абсурд, несусветная глупость! Что, если такое поведение станет всеобщим? Мы что, хотим, чтобы наша армия, флот и морская пехота обыскивали на дорогах мирных граждан – своих избирателей – просто потому, что им не на что жить? Это мятеж! Прямой разбой! Это пахнет государственной изменой!
Оскар отвернулся от пронзительно кричащих детей и поплотнее прижал трубку к уху. Оскару было прекрасно известно, что заставы на дорогах стали обычным делом. В один несчастный день орды людей заблокируют все улицы и дороги США. Блокпосты уже не считались грабежом на дороге, они превратились в повсеместно принятую форму гражданского неповиновения. Заставы были в реальном мире просто аналогом того, что происходило в информационных потоках: перебои в работе, спам и отказ в обслуживании. То, что в этом приняли участие ВВС, – лишь экзотическое расширение самой обычной практики.
Но, с другой стороны, риторика Бамбакиаса имела смысл. Его слова звучали строго и обладали большой пробивной силой. Они были ясными, их можно было повторять и цитировать. Все это было немного притянуто за уши, но очень патриотично. Красота политики как вида искусства заключалась в отсутствии ограничений на формы, отличающиеся от стандартного реализма.
– Сенатор, в том, что вы говорите, есть большой смысл.
– Спасибо, – сказал Бамбакиас. – Конечно, говоря юридическим языком, мы пока что ничего не можем сделать с этим скандалом. Пока еще я не утвержден в должности и к присяге меня приведут не раньше середины января.
– Не можем?
– Нет. Поэтому, я считаю, необходимо моральное давление.
– Ага.
– По крайней мере – и это совсем не так не много – я могу продемонстрировать личную солидарность с бедственным положением наших солдат.
– Да?
– Завтра утром. У меня состоится сетевая конференция здесь, в Кембридже. Лорена и я объявим голодовку. До тех пор пока конгресс Соединенных Штатов не согласится кормить наших мужчин и женщин, которые носят военную форму, до тех пор я и моя жена будем голодать.
– Голодовка? – переспросил Оскар. – Это весьма радикальная мера для избранного федерального служащего.
– Думаю, ты не ожидаешь от меня, что я продолжу голодовку, после того как приму присягу и буду утвержден в должности, – резонно возразил Бамбакиас. Он понизил голос. – Слушай, мы считаем, это вполне выполнимо. Мы уже обсудили это в вашингтонском офисе и кембриджской штаб-квартире. Лорена говорит, что мы оба сильно растолстели, обжираясь на ужинах во время кампании. Если этот гамбит и стоит разыгрывать, то сейчас самое подходящее время.
– Будет ли это… – Оскар подыскивал подходящее слово, – будет ли это созвучно достоинству сенатора?
– Видишь ли, я никогда не обещал избирателям быть достойным сенатора, я обещал им результаты. Вашингтон утратил хватку. Чего бы там ни делали, все хуже. Если я не перехвачу инициативу у этих сукиных детей из Чрезвычайного комитета, то могу объявить себя декоративной подставкой для книг. Я не для того рвался сюда.
– Да, сэр, – сказал Оскар, – я знаю.
– У нас есть и запасной вариант… Если голодовка не принесет результатов, мы пошлем колонну машин со спасательной миссией от нашего собственного имени. Мы поедем в Луизиану, где находится эта база.
– Вы хотите организовать нечто вроде наших агитационных ралли во время кампании?
– Да, но уже в национальном масштабе. Мы объявим сбор через наших партийных представителей и через Сеть, организуем активистов и двинемся в Луизиану. Все в национальном масштабе, Оскар. Быстрое создание команд, спасательная служба, большие благотворительные взносы, пикеты, марши, поддержка в прессе. Все по полной программе.
– Мне это нравится, – сказал Оскар. – Да, очень нравится. Это впечатляет.
– Я знал, что ты оценишь это. Так, как ты думаешь, в качестве угрозы при провале голодовки, это сработает?
– Да, обязательно! – тут же отозвался Оскар. – Они прекрасно понимают, что вам под силу организовать гигантский марш протеста, так что поверят такому заявлению. Про милитаристский протест – звучит великолепно! Но я бы хотел вам дать совет, если только вы не возражаете.
– Да?
– Голодовка – это очень опасно. Драматический моральный вызов – сильная мера. Они будут вас проверять.