Расплата. Цена дружбы
Шрифт:
– Говорят, облака зенитными батареями расстреливают, – поделилась городскими слухами Нина Григорьевна. – Чтоб, не дай Бог, радиоактивный дождь не выпал. Улицы моют постоянно. Я столько поливальных машин за всю жизнь не видела.
– Говорят, прямо в реактор вертолет упал, – добавил Ростик. – Бросал мешки с песком, и, то ли двигатели отказали, то ли еще что.
– На-ка, выпей, – Нина подала рюмку темно-коричневой жидкости.
– Что это?
– Йод. Надо принимать.
Ольга отхлебнула, поморщившись:
– Фу, гадость!
Гадость – не гадость, а не помешает, – нравоучительно сказала Нина Григорьевна. – Сам профессор Гейл [25] рекомендовал.
Такого
25
Доктор Роберт Питер Гейл (настоящая фамилия Галинский, предки из Белоруссии), американский врач, председатель Международной организации пересадок костного мозга, профессор медицины и глава Центра пересадок костного мозга при Калифорнийском университете в Лос-Анджелесе. В апреле 1986 предложил и организовал медицинскую помощь пострадавшим от аварии на ЧАЭС. Помощь оказывалась при содействии американского мультимиллионера Арманда Хаммера
Мало кому тогда приходило в голову, что расчеты Кибенка и Правика лишь открыли бесконечный список жертв катастрофы, конца которому в обозримом будущем не предвидится.
26
Стихи Ярослава Зуева
Тридцатикилометровая зона вокруг рукотворного апокалипсиса была официально объявлена районом бедствия. Сотни мобилизованных для эвакуации автобусов потянулись в обреченные города, очутившиеся на гиблой земле. В них пускали только с ручной кладью, да и с той порой доводилось расставаться, на постах дозиметрического контроля зараженные вещи неумолимо изымались. Хуже бывало, когда счетчики Гейгера принимались яростно трещать у одежды или голов беженцев. На подступах к Киеву были развернуты фильтрационные пункты, где следующие из Припяти машины и их пассажиры проходили дезактивацию. Автобусы тщательно мыли, беженцами занимались медики.
– Хорошенькие дела, – сказал в те дни матери Ростик. – Я тут Витьку недавно встретил.
– Какого Витьку?
– Романова, из моего класса. Помнишь его?
Витя Романов был одноклассником Ростика, после школы, с первой попытки поступившим в медицинский институт.
– Это у которого родители врачи? Помню, конечно. А что с ним?
Его в Иванков [27] отправляют. Беженцам помогать. Так он мне по секрету сказал, что им велели закрывать глаза на симптомы лучевой болезни, и всем, кому можно, лепить ОРЗ.
27
Районный центр Киевской области
– Кто
– Почем мне знать? Он не сказал. С них, вроде, и подписочку о неразглашении взяли.
– Если он дал подписку, то чего языком как помелом метет?! – разозлилась Нина Григорьевна.
Ростик пожал плечами:
– Не веришь?
Нина побледнела, снова вспомнив Новочеркасск. Шум толпы, и солдат, перекрывших улицы мирного города. В Новочеркасске не было ни империалистов, ни фашистов, так что свалить вину оказалось не на кого. Все сделали так называемые НАШИ, которые, как правило, страшнее чужих.
– Что с тобой, мама? – Ростик взял ее под руку. – Ты – как призрак увидела.
Нина Григорьевна замотала головой:
– Ничего. Болтай поменьше.
Едва крохотному Богдасику (бабушка настаивала на имени Григорий, но оба родителя решительно воспротивились, и она сдалась, затаив обиду) исполнилось два месяца, Нина отправила его в Ужгород, естественно, с мамой и папой.
– Хотя бы до сентября поживете, – говорила она с перрона. Ростик и Ольга махали из купе. – В Закарпатье и воздух чистый, и продукты безопасные.
В Киеве они замучились сомнениями, что съесть, а чего, пожалуй, не стоит. Это был вопрос из вопросов. Лето – пора овощей и фруктов, ударная страда для любителей домашней консервации и время набирать запасы витаминов на зиму. Лето 86-го года стало исключением из правила, потому что вопрос есть или не есть тот или иной продукт, пить пять раз кипяченую воду, а если нет, то где разжиться другой, приобрел ощутимый гамлетовский привкус: быть или не быть.
Помимо проблем с продуктами город будоражили слухи о поразительно дешевых бытовых ценностях, добытых мародерами в Припяти для перепродажи на черном рынке. Поговаривали о кем-то купленном шикарном паласе, после повешения которого на стену у жильцов квартиры махом вылезли волосы. Милицейские патрули стреляли мародеров на месте, но репрессии не меняли картину. Смертоносная контрабанда шла. Личный шофер Нины Григорьевны поведал историю о пригнанной в гараж новой «шестерке», по приближении к которой счетчики Гейгера затрещали, будто сучья в костре. Машину погнали дальше. В места, где дозиметр не стал непременным атрибутом туалета.
В первых числах сентября Ростик, Ольга и Богдасик вернулись домой. Страсти вокруг трагедии на атомной станции понемногу улеглись. Не потому, что она стала безопаснее, или вырвавшаяся на свободу радиация растеряла смертоносную силу. Просто миллионы людей не в состоянии долгие месяцы жить в непрерывном напряжении, словно узники камеры смертников. Народ мало-помалу успокоился, и каждый надеялся, что его пронесет. Не в каждый же окоп попадает по снаряду. Тем более, что облажавшаяся в тысячу первый раз власть сделала все возможное, чтобы засекретить последствия катастрофы. Люди мрут, как мухи, а отчего, пойди разберись.
Осенью 86-го среди полесских болот выросла уродливая громада саркофага, и лучшего памятника семидесятилетнему произволу при всем желании невозможно придумать. Плохо, что доступ ограничен, саркофаг в самом центре закрытой зоны.
В 88-м году Ростик окончил институт. Диплом о высшем экономическом образовании открывал путь на финансовое поприще. Беда заключалась в том, что на финансы ему было плевать. Ему по-прежнему нравилась история, обреченная быть домашним хобби. До Ростика в полной мере дошло, что значит расплачиваться за неправильный выбор, который к тому же делал не он. Если в институте о буднях бухгалтера он старался вообще не думать (институт – это учеба, то есть, в конце концов, явление временное), то с работой дело обстояло по-другому. Благодаря протекции матери он распределился в планово-финансовый отдел столичного строительно-монтажного треста, и зашагал туда ежедневно с энтузиазмом каторжника, отбывающего наказание в каменоломнях.