Расплата
Шрифт:
Было составлено от имени Плевицкой прошение о помиловании и подано министру юстиции Марщандо. В прошении, между прочим, говорилось: «Плевицкая — искупительная жертва. Она заплатила за преступную деятельность некоторых иностранных организаций во Франции и вновь и вновь твердит о своей полной невиновности. Осужденная убеждена, что след ее мужа рано или поздно отыщется, он даст о себе знать, и тогда все обвинения против нее спадут, как осенние листья с некогда пышной кроны дерева...»
Плевицкая не скрывала, что путешествие из Парижав каторжную тюрьму в фургоне для заключенных, разделенным на крошечные зарешеченные кабинки, очень пугает ее.
«Боюсь, запрут меня там и останусь я одна в этой клетушке на всю жизнь», — говорила
«Путешествие» Плевицкой началось. Первый этап — поездка из «Птит Рокет» в тюрьму Фрэн под Парижем, где собирали партию заключенных для отправки дальше. Либо в Ренн, либо в Агепо. Плевицкая бродит по камере в арестантском платье и котиковом манто. Она очень страдает: не может исповедываться, ибо в «Птит Рокет» нет русского священника...
В виде исключения, по приказу министра внутренних дел, Плевицкой разрешено свидание с адвокатом. Эта небольшая задержка позволила ей избежать отправки с партией в Ренн. Плевицкая получает направление в тюрьму Фрэн — всего в 15 километрах от Парижа — целый тюремный городок, окруженный высокой каменной стеной. Следует миновать одни ворота, другие. Возле третьих показать разрешение монахине. Слева от стены расположены дома тюремного персонала. Справа — большие корпуса для заключенных, больница, колония малолетних и даже ясли для детей арестованных. Миновав ворота, заключенный попадал в небольшую приемную. Стол и два стула, табуретка для арестанта, голые стены — вот их обстановка.
— Голубчик вы мой, — «обращается к Филоненко с рыданием в голосе Плевицкая. — Ангел! Спасибо, что не забыли меня, несчастную. Гляди, старухой стала я в этом Фрэне. — Полосатое платье арестантки, из-под которого торчит рубаха из грубой холстины, чепец на голове, толстые чулки и сабо и впрямь старят ее чуть не на два десятка лет.
Адвокат рассказывает ей о посещении министра юстиции — он просил о возможности замены одиночного заключения на общую камеру. Есть надежда.
— Буду за вас денно и нощно молиться, — говорит Плевицкая. — Снизошли до меня, спасибо. А еще спасибо митрополиту Евлогию: батюшку прислал, чтобы меня исповедовать. Очень утешил меня батюшка... У меня же и гроша нет. Вот и кофе пью без сахара, хлебушком закусываю. Беда — кофе мне пить нельзя: сердцебиение начинается. Кофе да кофе, а чая нет. Одно осталось развлечение — пятнадцатиминутная прогулка во дворе. Встаем в шесть сорок пять. В мастерской клеим разную картонную мелочь за два франка в день. А у меня б тысяч судебных издержек, остается франк, из которого половина — на мое тюремное содержание... Я знаю: никогда не выйду отсюда и мужа — Колечку — никогда не увижу. Сердце у меня часто болит, особо если в карете куда везут, разделенной на клетки. Тут не быть мне живой, знаю. Просьба у меня: вы можете передать письмо госпоже Миллер?
— Нет, таких прав у нас нет, — решительно отказывается Филоненко.
— Тогда скажите ей, что я страдаю за нее, что думаю о ней. Она прекрасный человек. Пусть простит меня. Пусть поможет в моем горе и присоединится к просьбе о помиловании. Земно ей за это кланяюсь...
Надежда Васильевна, стоя на пороге приемной, провожает гостя. Медленно закрываются двери. Треск ворот... вторых... первых.
Вскоре, по слухам, Плевицкую перевозят в Ренн.
Несмотря на все усилия адвокатов и даже на просьбу Наталии Николаевны Миллер, обратившейся к министру юстиции с мольбой о смягчении участи Плевицкой, условия содержания ее в тюрьме Ренна не изменились. Каторга оставалась каторгой — с выговорами, денежными штрафами, лишением права пользоваться кантиной (магазином), смирительной рубахой и карцером в виде наказания, запрещением часовой прогулки и переписки на два-три месяца. Небольшая порция масла, сыра, 800 граммов хлеба и тарелка бараньего рагу, два раза по кусочку сушеного мяса в неделю — вот и весь рацион осужденной.
Через три года в Ренне Плевицкая умирает. По
Так ушла из жизни великая русская актриса. Совсем недавно — уже в 1990 году — по документам стало совершенно ясно, что Плевицкая давно была платным агентом НКВД так же, как и ее муж, генерал Скоблин.
Настоящая актриса, она сыграла свою роль до конца, может быть, и сама поверив, что была невиновна в преступлении. Да и считался ли в те годы преступлением любой способ борьбы против «врагов народа», какими были объявлены белые российские генералы?..
Глава шестнадцатая. ГЕНЕРАЛ МИЛЛЕР И ЕГО ПРОТИВНИКИ
1
Поезд шел на Гавр. Шаброль решил, что там, в огромном порту, за ним следить будет труднее, а в том, что следить за ним будут, он не сомневался. То, что он не увидел никого из тех, кого можно было принять за преследователей, ни о чем еще не говорило: таких, как он, родное ведомство не выпускает из виду; быть может, даже «Профессор» не знал того, кто наблюдает и за ним, и за подчиненными ему людьми...
Но отступать некуда. Сдаться на милость Деревянко — безумие. И бесполезная, бесправная смерть.
Если он сумеет вырваться из Франции и доберется до какого-нибудь тихого уголка земли, он сумеет передать в Москву свое письмо, рассказать о том, как действуют за кордоном типы, подобные «Профессору», написать правду об отношениях за рубежом к действиям советского правительства (он теперь был уверен, что Деревянко на свой лад переделывает все донесения подчиненных ему разведчиков, докладывает в Москву только то, что должно понравиться начальству)...
«Холодная голова и чистые руки» — знаменитое требование Дзержинского давно забыто. Руки многих разведчиков запятнаны кровью, они втянуты в ту грязную игру, где главные козыри — ложь, похищение, убийство. Он напишет об этом в Москву, он расскажет обо всем, чему был свидетелем и — увы! — не по собственной воле зачастую — участником. Кому адресовать письмо? Сталину? Очередному наркому — они меняются в последнее время часто, один за другим. Он еще подумает об этом, письмо должно быть основано на точных фактах, быть лаконичным и твердым. Страшно думать о том, что случится, если его все-таки выследят и схватят. Вряд ли убьют сразу. Они уже имели такую возможность и не раз. Могут увезти в Москву и посадить в какой-нибудь сфальсифицированный процесс. «Троцкистский центр в ИНО ГПУ», скажем? Это вероятно, если у них в подвалах имеется еще несколько детей «гнезда А рту зова» (неужели он действительно арестован, дал себя арестовать?).
Есть еще вариант: его могут выдать любой разведке мира, как отыгранную карту. Тогда он остаток жизни проведет в тюрьме: пожизненное заключение — обычный приговор шпиону. Да, шпион, как ни объясняй свои действия желанием служить родине, ты все-таки был шпион, лазутчик в чужом стане...
Мерное покачивание вагона усыпляет. Но спать нельзя. Можно подсчитывать удары колес на стыках рельс. Чтобы не спать, он разворачивает газету. В глаза сразу кидаются громадные шапки: «Злодейское похищение генерала Миллера, начальника РОВСа». «Опять русский генерал исчезает днем, в центре Парижа».
Шаброль торопливо пробегает строчки сообщений. Разумеется, сценарий похищения генерала Кутепова.
Вот для чего придерживал Деревянко его и Мрожека, говоря о готовящейся крупной акции. Разумеется, у Шаброля был уже подобный опыт, ему, вероятно, предназначалось участвовать и в этой операции.
Впрочем, на этот раз не все так гладко. Оказывается, генерал Миллер был предусмотрителен: отправляясь на условленную встречу, он оставляет записку в сейфе своего кабинета, а в записке пишет, что встречу организовал генерал Скоблин.