Распря (сборник)
Шрифт:
За что же её обезобразили так перед смертью?
Она была вся самоотвержение. И она умерла от оспы, заразившись ею в какой-то бедной хате их деревушки.
Она ухаживала там за больными ребятишками. Туда, к этим ребяткам, её толкнули самоотверженность и любовь, та любовь, которая написана золотыми буквами Евангелия; так кто же осмелился осудить её за этот подвиг на смерть? Кто же дерзнул так ужасно надругаться над нею, обезобразив перед смертью её милое личико до неузнаваемости? Ведь её когда-то ясное личико казалось одною сплошной болячкой с язвами вместо глаз, в ту минуту, когда она лежала уже в гробу.
Кто же сделал это? Как
Подлость, ничтожество, трусость, все эти пресмыкающаяся гадины блаженствуют в счастье и довольстве, а самоотверженность, любовь к ближним, целомудрие осуждаются на смерть, на позорную казнь, как преступники! Кем? Стоит ли жить среди таких законов, среди такого мира?
Эти вопросы жгли меня на медленном огне, и я хотел разбить себе череп в первый же момент после её ужасной казни, но что-то властно остановило меня в моих намерениях, как дыхание мороза останавливает разбег ручья. И я остался жить. Для чего? Порою я даже как будто знал для чего именно. Я словно искал случая отмстить кому-то жестокой и дикой местью, и я весь содрогался заранее в блаженных судорогах, предвкушая все восторги моей мести. Кому же я хотел мстить?
Я со слезами вымолил её обезображенное тело у её родных, и они после долгих колебаний уступили его мне, ибо я имел на него право, как обручённый с покойною на жизнь и смерть. И я предал её прах земле в моем саду, устроив ей могилу между двух вековых вязов, которые должны были отныне оберегать её покой, как два угрюмых стража.
Спи же, моя невеста, с миром; я бодрствую за тебя!
И они остались одни у её могилы — эти два угрюмых и молчаливых сторожа, одряхлевших в борьбе с непогодою. А я уехал, немедля. Чтоб осуществить мою идею, я не мог мешкать.
Я отправился на поиски талантливого скульптора, который сумел бы понять и прочувствовать эти ужасные муки, терзавшие моё сердце день и ночь.
В конце концов я нашёл-таки его.
И вот в моем унылом саду между двух вязов внезапно вырос мрачный памятник, дикий и оригинальный.
В самом деле памятник этот быль весьма своеобразен. Весь высеченный из чёрного мрамора, он представлял собою чёрную скалу с чёрною же фигурой коленопреклонённого ангела на её вершине. Ангел этот, весь словно согбенный под непосильною ношей, придерживал одною рукой высоко вздымавшийся и слегка наклонённый назад чёрный крест, будто показывая небу выпуклую надпись из крупных золотых букв.
Когда я наконец увидел этого мстительного ангела, полного тоски и печали, и когда я наконец прочитал эту мною же сочинённую дикую надпись, я задрожал от восторга.
Вот что изображала эта надпись:
Она умерла в муках,
Обезображенная, о Господи, смертью
За то, что спасала других!
г. 1831. Сент. 12.
И мрачный ангел остался в моем саду, как желанный, давно поджидаемый гость. А я ежеминутно читал его дерзкую надпись и изучил все её 78 букв и цифр, как свои пять пальцев. Я разговаривал с этими знаками, как с моими лучшими друзьями, по целым часам, я любовался ими, молился на них, потому что они одни остались в моем опустошённом сердце.
И только они одни насыщали мою жажду.
Так проходили дни за днями. Ангел упрямо показывал небу свою надпись, точно желая раздражить небо. И как будто это удавалось ему изредка.
По крайней мере в часы непогоды небо низвергало на мой памятник целые водопады дождя, точно желая смыть дерзкую надпись всю без остатка,
Однако, все мои соседи восстали на меня, находя мой памятник богохульным. Однажды ко мне заехал даже капитан-исправник, вежливо приглашая меня убрать мой памятник и заменить его новым.
Я оставался непреклонен, и капитан-исправник вышел из моей комнаты, пятясь к дверям спиною, точно он выходил из клетки дикого зверя. Благодаря моим связям и деньгам, я отстоял моего Чёрного Ангела.
И он остался стоять в моем саду, между двух вязов, чернея мрачным пятном на фоне серого неба. Его дикие схватки с небом продолжались по-прежнему. И по-прежнему он выходил из них победителем. Битвы эти всегда отличались жестокостью, но в ночь под первое после смерти моей невесты Рождество бешенство обеих враждовавших сторон достигло крайнего напряжения. Весь обындевевший сад встал на дыбы, как взмыленная лошадь, напоры ветра свирепо свистели в воздухе, и вязы в диком ожесточении били по моему памятнику своими тяжёлыми дубинами. Звуки этих резких ударов походили на выстрелы. Так продолжалось несколько часов, но к полночи всё внезапно успокоилось. Ветер стих, сад словно замер в оцепенении, и небо со светлой улыбкой распростёрлось над успокоенной землёю.
Опасения за целость моего памятника внезапно всколыхнулись в моем сердце.
Опрометью я бросился в сад. Мои предчувствия однако не оправдались. Чёрный ангел стоял, как и всегда, мрачно чернея среди тихо сияющей ночи всё в той же позе, всё такой же согбенный, словно он нёс на своей спине все мучения земли. И он чернел между двух вязов, как нелепая укоризна.
А вокруг было так хорошо. Ночь светилась в сказочной красоте, сад стоял оцепенелый и по всей его белой поверхности мигали радостные огни. Я стоял и думал о той опочившей девушке. За что ж вы умертвили её? Ужели самоотверженность и любовь всегда обрекаются на смерть в этом мире?
И в то же время я продолжал внимательно оглядывать памятник. Я взглянул на крест. Внезапно моё сердце захолонуло. Здесь я нашёл повреждения и повреждения довольно значительный. Из всех 78-ми букв и цифр моей дикой подписи уцелели только 16; остальные же были уничтожены без остатка, без всякого намёка на их существование. Очевидно, тяжёлые дубины освирепевших вязов сделали-таки своё дело. И я оплакивал гибель этих букв и цифр, как смерть моих любимейших братьев. А оставшиеся сверкали в лунном свете, как огненные. Вот в каком порядке уцелели эти 16:
е в а
н г о т
л у
г. 13 С т 12
Я долго стоял и смотрел на эту сверкающую на чёрном мраморе креста надпись, стараясь постичь её тайный смысл. Дикие мысли кружили мою голову. Может быть в этих строках заключается ответ на мои муки?
Я стоял в свете месяца среди притихшей и словно насторожившейся ночи и, читая все эти уцелевшие буквы одною строкой, я повторял, как в полусне:
— Еванготлу г. 13 ст. 12.
Что же это может означать?
Я старательно напрягал все моё воображение. Я чуть не вскрикнул. Внезапно я прочитал: