Распущенные знамена
Шрифт:
— Немедленно займусь этим сам! — заверил я Зверева.
— Ты освободишь генерала? — спросил он.
— Это вряд ли, — не стал я брать на себя неосуществимых обязательств, — но изменить меру пресечения постараюсь.
— Без письменного распоряжения министра внутренних дел никак не могу… — канючил начальник тюрьмы. Его можно понять: начштаба Красной Гвардии пользовался сейчас в Питере большим авторитетом, нежели министр внутренних дел правительства Керенского. Я молча слушал стенания тюремщика, и тому было крайне неуютно под моим требовательным
Достав носовой платок, он вытер вспотевшую лысину.
— Позвольте позвонить? — попросил начальник тюрьмы.
Я пожал плечами:
— Звоните…
Объяснять, что телефонная станция находится под нашим контролем, а значит, связи он не получит, я счёл излишним.
Тюремщик покрутил ручку, снял трубку, послушал, повторил операцию, зачем-то подул в трубку, опустил и растерянно произнёс:
— Не работает.
— Хотите, чтобы я починил связь? — мой тон вполне мог сойти за зловещий.
— Что вы, нет! — ужаснулся начальник тюрьмы. — Потом осёкся, осел лицом и потеряно произнёс:
— Без бумаги никак нельзя…
Снова да ладом! Пора кончать эту бодягу. Нужна бумага? Будет тебе бумага!
— Чистый лист найдётся? — спросил я.
— Что? Чистый лист… Да, конечно!
Начальник тюрьмы пододвинул в мою сторону лист белой бумаги, перо и чернила. Я начертал расписку и протянул её тюремщику.
— Этого достаточно?
Тот прочёл и радостно закивал…
Увидев меня, Корнилов слабо улыбнулся. Уже в машине спросил:
— Куда вы меня?
— В Петропавловскую крепость, — лаконично ответил я.
Корнилов помрачнел и замкнулся в себе. А мне так даже было и лучше...
Когда я повёл Корнилова не в каземат, а в помещение бывшей обер-офицерской гауптвахты, мрачность потекла с лица опального генерала. Открыв дверь одной из свободных комнат — припас я парочку «апартаментов», как знал, что пригодятся — сделал приглашающий жест рукой:
— Располагайтесь, Лавр Георгиевич!
Корнилов улыбнулся.
— А не слишком роскошно для тюрьмы? — спросил он.
— Ну, так вы и арестант особый, — с улыбкой же ответил я. — Впрочем, если вам будет угодно, можете считать себя под домашним арестом.
Устроив Корнилова, прошёл к себе. Адъютант доложил:
— Дважды звонили из министерства внутренних дел, требовали вас.
— Будут ещё звонить, сразу соедини, — приказал я, открывая дверь кабинета. Звонок не заставил себя ждать. Я снял трубку. Голос министра внутренних дел рвал мембрану.
— По какому праву вы забрали из «Крестов» генерала Корнилова? — спросил он.
— Арестованным военнослужащим место не в тюрьме, а на гарнизонной гауптвахте, — вступил я в словесную перепалку.
Глава седьмая
НИКОЛАЙ
В какое необычное время я попал! Я теперь (Уже привык, в ТОМ времени сказал бы «сейчас».) не про Революцию, хотя это тоже очень здорово. Я о нравах этого времени, а если ещё конкретнее — о взаимоотношениях между мужчиной и женщиной. Здесь удивительным образом соседствуют «свободная любовь», столь похожая на половую распущенность оставленного нами мира, и патриархальная чистота добрачных отношений, заканчивающаяся алым пятном на белой простыне брачного ложа. Такими белоснежно чистыми являются мои отношения с Наташей Берсеневой. Мне, некогда зрелому мужчине, волшебным образом в одночасье ставшему молодым человеком, все эти потаённые вздохи, трогательное подрагивание длинных ресниц, моментальная пунцовость щёк при каждом случайном прикосновении друг к другу в начале знакомства, и абсолютная доверчивость, основанная на убеждённости, что не обижу, не порушу сейчас, когда дело идёт к свадьбе, кажутся лакомым блюдом, вкусить которое хочется до конца.
Наша глупая размолвка, про причины которой и вспоминать не хочется, осталась в прошлом. И лишь боязнь показаться неучтивым — кто знает, сколько тут принято ухаживать за барышнями? — не позволяла мне пойти к капитану второго ранга Берсеневу, служившему теперь при Главном морском штабе и ставшему после смерти родителей опекуном Наташи, чтобы попросить у него её руки. В конце концов, он сам вызвал меня на откровенный разговор. Выслушав мои путаные объяснения, чуть не рассмеялся и обозвал меня чудаком.
И вот стою я у заветной двери с букетом белых роз, и с трепетным волнением жду, пока мне откроют. На пороге Вадим, как и я, при параде, даже кортик прицепил. Приглашает войти. Присаживаемся вдвоём, Наташи не видно. Сначала, как водится, тары-бары вокруг тары, и лишь потом я излагаю цель своего визита.
— Ну, что ж, Николай Иванович, — Вадим вполне проникся важностью момента, — человек вы со всех сторон положительный, думаю, будете для сестры хорошим мужем. Вот только согласится ли она? — Кричит в сторону соседней комнаты: — Наташа, выйди к нам!
Дверь тут же распахивается, входит Наташа, встаёт подле стола, глаза опущены долу.
— Вот, — говорит Вадим, — Николай Иванович просит твоей руки. Прежде чем дать ответ, хочу знать твоё мнение.
Вот тут она глаза подняла, и окатила меня таким счастливым взглядом, что её «я согласна» я почти и не расслышал.
ОЛЬГА
— Оля, я не один! — крикнул из прихожей Глеб.
Иду смотреть, кого он там привёл. Жехорский со Спиридоновой. Неожиданно... Перехватив мой удивлённый взгляд, Мишка воскликнул:
— Не поверишь, я в таком же недоумении. Это Ёрш чего-то мутит. Велел трубить большой сбор, а сам, кстати, запаздывает.
— Кстати, почему Ёрш? — спросила Маша после того, как мы расцеловались. У Коли ведь фамилия Ежов.
Я украдкой укорила Мишку взглядом. Тот лишь виновато пожал плечами. Всё никак не решится сказать Маше правду о нас. А может, правильно? Станет женой — куда денется? Пока будем выкручиваться.
— Это он сам виноват, — рассмеялась я. — Проболтался как-то, что его в детстве «ершом» дразнили, любил он с удочкой на бережку посидеть, а мы и прицепились.