Распутин наш
Шрифт:
“Карлсруэ”, чудом выскочивший из западни, счастливо избежавший фатальных попаданий торпед и снарядов, отделавшись заклиненным в идеально прямом положении рулем, обходил по широкой дуге боевые порядки русских кораблей и торопился проскочить мимо острова Готланд, чтобы затем уйти в шведские территориальные воды. Никакой погони не наблюдалось, и капитан крейсера немного расслабился, позволив себе сто грамм коньяка. Шведский берег уже был в прямой видимости, поэтому ревун тревоги прозвучал вдвойне неожиданно. “Надо же, какая несправедливость!” – поморщился капитан, увидев пенные дорожки, неумолимо приближающиеся к борту его корабля…
Глава 22. Логика обстоятельств
Вальтер Николаи стоял посередине номера гостиницы и досадливо мял в руке письмо со своей фамилией, предваренной
– Ну что? – Вальтер с надеждой спросил худого полицейского комиссара.
– Положительно ничего не понимаю, – пожал тот плечами, – в фойе среди посетителей дежурили сразу три наших агента. Они утверждают, что ни на минуту не отлучались. Никто, даже близко напоминающий объект наблюдения, не появлялся. Из здания можно выйти только через холл. Черный вход закрыт и заколочен. В номере все окна заперты изнутри, снаружи под окнами на снегу – никаких следов. Мои люди побывали даже на крыше и исследовали дымоход: признаков того, что постоялец покидал апартаменты за последние сутки, нет.
– Спасибо, комиссар, – поблагодарил Николаи, хотя на языке вертелось крепкое ругательство. – Если вы закончили, я больше вас не задерживаю.
Полковник опустился в удобное плюшевое кресло, бросил письмо на стол и молча, не моргая, уставился в окно, за которым еле теплилось утро нового 1917-го года по Юлианскому календарю. “Как Новый год встретишь, так его и проведешь, – вспомнил он присказку Распутина. – Получается, что весь год я буду искать встречи с тобой, Gregor… А ведь так не хотелось расставаться.” Чтобы расположить к себе нежданного гостя, Вальтер использовал всё своё обаяние, рассказал много того, чего не должен был говорить, рассчитывая только на одно – усыпить бдительность, подготовить и организовать захват. Верил, что Gregor никуда не денется, расскажет, откуда ему известны особо секретные подробности из жизни Главного штаба Германии, как он раздобыл столь конфиденциальные сведения о самом Николаи, и где хранится компромат, ссылаясь на который Gregor так бессовестно склонил его к сотрудничеству.
И вот вся эта хорошая, хоть и спонтанно продуманная комбинация обратилась в прах. Вальтер провел рукой по столу. Пыли на нем не было. Стало быть, Gregor сидел именно здесь, когда писал ему это письмо. Полковник кисло улыбнулся и скосил глаза на конверт, никак не решаясь вскрыть его, пока мозг привычно подводил дебет-кредит прошедшего дня и завершения, что греха таить, неудачной операции.
“Gregor, несомненно, прав в описании общей экономической ситуации. Безжалостно прав в оценке ресурсов Германии, полностью исчерпанных и невосполнимых без кардинальной смены внешнеполитического ландшафта. Как грубо сказал этот мужлан, у Германии есть два варианта – срочный сепаратный мир без всяких условий или большая, глубокая Жопа.” То, что последнее слово надо обязательно писать с большой буквы, Gregor оговорил особо. Прусская натура Николаи уважала точность цифр больше эмоциональности фраз, поэтому он, скрепя сердце, согласился со всеми доводами, имеющими количественное выражение в тоннах, штуках, метрах… “Кстати, Gregor гораздо лучше оперирует метрической системой, чем традиционной российской. Очень странно для прожившего всю жизнь… Но кто это сказал? Он очень далек от сложившегося о нем представления, – продолжал рассуждать разведчик, измеряя комнату шагами. – Германии не вытянуть войну без ресурсов. Даже вничью. Россия – самый подходящий партнер для сепаратных переговоров. Это тоже ясно, и прежде всего потому, что англичане с французами так красиво подставились…” Николаи вспомнил тайные встречи с этим прохвостом Парвусом и поморщился. 23 января 1916 года Брокдорф-Ранцау сообщил канцлеру, что Парвус вернулся в Копенгаген после трёх недель пребывания в Стокгольме, где он встречался с русскими революционерами. И далее: «Сумма в один миллион рублей, предоставленная в его распоряжение, была немедленно выслана, уже доставлена в Петроград и используется по назначению». Впрочем, не видя особой отдачи от этих вложений, Николаи со временем начал небезосновательно подозревать, что основная часть сумм оседает в карманах Парвуса. “Слава Богу, что Gregor ничего про него не говорил, значит, буду делать вид, что ничего и не было… А вот операцию с проходимцами – братьями Дальбергами надо провести обязательно! Ты посмотри, как удобно устроились! Один – у нас, другой – у французов, по-семейному меняются секретной информацией, оба при чинах и наградах… Стоило бы повесить, но предложенная комбинация интереснее и перспективнее. Я смогу провести ее и без Gregorа. Одновременное заявление офицеров немецкой и французской разведки о подготовке переворота в союзном государстве будет иметь зубодробительный эффект независимо от конечного результата даже без документов, обещанных Gregorом… Хотя с ними, бесспорно, убедительнее…”
Николаи вернулся к креслу и надорвал конверт с посланием.
“Дорогой Вальтер! Во первых строках сего письма ещё раз прошу прощения за столь бесцеремонное вторжение и беспардонное обращение. Действуй я по-другому, не имел бы ни малейшего шанса привлечь твоё внимание и за короткое время достичь конструктивного прогресса в переговорах.
Оставаясь последовательным приверженцем достигнутых договоренностей, вынужден уйти по-английски, дабы не вводить тебя во искушение рукоприкладства по отношению к моей персоне, и сообщаю, что на связь выйду самостоятельно, как только прочитаю в газете Aftonbladet объявление следующего содержания…”
Текст объявления Николаи пропустил, как несущественный.
“Обратный адрес будет абонентским ящиком для связи. Именно через этот канал я смогу передать вам обещанные списки английской и французской агентуры на территории Второго Рейха.
Вальтер! У тебя много дел и очень мало времени! Не трать его на мои поиски и попытки задержать. Ничего, кроме огорчений, потерь и необходимости отчитываться перед начальством о загубленных агентах и утерянных ресурсах, тебе это не принесет. Употреби всю свою энергию для чего-то полезного, например, для скорейшего прекращения мировой бойни! Если получится, а я в тебя верю, благодарное человечество наставит тебе памятники по всей Европе.
Подписываться не буду, ибо всё изложенное – народная мудрость. Негоже её присваивать.”
Распутин вышел на полустанке, когда до границы с Данией оставалось 200 км. Требовалось определиться с дальнейшими действиями. Ожидаемого возвращения в своё время не произошло, значит, миссия не выполнена… Эх, знать бы, кого он должен найти и спасти… Неторопливо разминая ноги, Григорий догулял до конца перрона, упирающегося в молодой лес, присел на поваленную ветром берёзку и задумался.
Он провёл три недели в старом, новом для себя мире. Можно смело записать в свой актив спасение тысяч жизней в битве при Митаве. Те, кто был обречен усеять своими телами подступы к германским позициям, сегодня, живые и здоровые, закрепляются на границе с Пруссией. Моряки, вытащенные из болота тыловой жизни на передний край, тоже должны себя чувствовать совсем по-другому. Несмотря на все проблемы, существующие в царской армии и на флоте, гораздо труднее поднять на штыки того, с кем еще вчера шел в бой. А значит, есть надежда, что удалось сохранить жизни флотским офицерам, обреченным сгинуть в пламени Февральской революции безнадёжно и бестолково.
Вспоминая свои ночные разговоры с адмиралом Непениным, показавшимся ему по-детски наивным, плутающим в трех политических соснах, Распутин не знал и не мог знать, как победно взлетали флаги парадной расцветки над линкорами Балтфлота, как команды, высыпавшие на палубы, кричали “Ура!”, глядя на покидающие поле боя дредноуты кайзера. Как мичманы и лейтенанты обнимались с матросами первогодками, презрев все сословные барьеры, а морской волк Иван Адрианович Непенин, стоя на мостике “Петропавловска”, истово крестился, и в глазах его стояли слёзы. В изменившемся ходе событий войска, выстроенные для торжественного парада в освобожденной Митаве, криками “Ура” встречали болгарско-русского генерала Дмитриева, а на правом фланге стоял отряд атамана Пунина, захвативший армейский штаб Гюнтера фон Кирхбаха. Чудом на Аа называли газетчики разгром Восьмой армии и оттеснение из Лифляндии Десятой армии кайзера силами лишь одной русской, двенадцатой, не самой мощной, так и не получившей ни единого штыка фронтового резерва. Военные теоретики, анализируя победу под Митавой, наперебой говорили о необходимости в корне пересмотреть существующую тактику сухопутных сил.