Распутин: жизнь и смерть
Шрифт:
Когда они ушли, к императору вошел я. Он, довольно улыбаясь, лежал на кровати. И вдруг поднялся… а точнее вскочил с кровати. И весело сказал: «Что ж, теперь эти Бэлкомбы довезут до Лондона весть о великом человеке, которого убивает климат! Однако… как жаль, что ей не было хотя бы на пять лет больше!»
Слухи о его нездоровье сделали свое дело. На остров прибыл важный чиновник Ост-Индской компании… Чарлз Риккетс – так его звали. Он плыл из Индии в Лондон, и ему, видно, поручили узнать и доложить, что с императором. Он тотчас попросил о встрече с Его Величеством. Но у императора была, как вы знаете, особая интуиция. «Так! – сказал он. – Решили проверить. Откажите ему… пока».
После этого Лоу вызвал Киприани и стал уговаривать повлиять на императора, чтобы тот принял чиновника. Он объяснял Киприани, как этому Риккетсу доверяют в Лондоне и как это может благоприятно отразиться на судьбе «генерала Бонапарта». Император, которому Киприани тотчас все доложил, позвал меня и Бертрана и долго хохотал. Он мучил Лоу и бедного Риккетса, то соглашаясь на аудиенцию, то отменяя ее. Целых три недели несчастный проторчал на острове, наверняка проклиная свое поручение. Наконец император принял его.
Император был небрит и лежал в полутьме на кровати. Во время беседы он иногда пытался приподняться, как бы с великим трудом, а я ему помогал. Когда Риккетс вышел, Бертран спросил его: как он нашел нашего Государя?
«Генерал Бонапарт, безусловно, болен, – отвечал Риккетс, – особенно меня пугает его полнота, весьма странная. Голова буквально уходит в плечи, щеки дряблые, спадающие по обе стороны, и ему явно трудно садиться на кровати, два-три движения уже причиняют ему боль… Я переговорю с губернатором о лечении и врачах для генерала».
Между тем наш больной уже к вечеру скакал на лошади, был весел и ел с отменным аппетитом. И даже поработал немного в саду. Правда, вспомнив, что англичане наблюдают, вдруг выронил лопату, пошатнулся и упал на мои руки…
Но именно тогда и меня, и Бертрана, и Монтолона… всех нас неприятно удивило странное доверие Лоу к Киприани. Губернатор ни с кем из нас не поддерживал отношения, а с Киприани, как выяснилось, он общался и даже доверял ему свои поручения. Вот тогда Бертран и рассказал нам удивительную историю, которую узнал от Гурго – о неудачном побеге императора. И о роли Киприани во всем этом…
Маршан уже собирался рассказать ее мне, но я перебил его:
– Я знаю эту историю от самого Гурго.
– Тем лучше. И тогда граф Бертран, – продолжил Маршан, – решился поговорить с императором. В моем присутствии он спросил: не волнуют ли его эти странно доверительные отношения губернатора и Киприани?
Император ответил: «Да, это животное действительно доверяет Киприани. Дело в том, что Киприани – его шпион… Причем очень давно». И долго наслаждался изумлением Бертрана.
Оказалось, Лоу завербовал Киприани еще на Капри, где англичанин должен был оборонять остров от войск императора. И Киприани предложил «идиоту» доставлять сведения о французах. На самом же деле все было наоборот– Киприани верно служил императору. И оттого наши войска при его помощи так легко взяли остров. И когда Лоу стал губернатором на Святой Елене, Киприани по приказу императора тотчас явился к нему и вновь предложил свои услуги…
Все это император рассказал нам. И добавил: «Вы можете себе представить радость этого болвана. Так что теперь Киприани «служит» губернатору, а я знаю каждый шаг англичан, каждое слово. Например, вчера Лоу решил выслать врача О’Мира».
Этот врач-англичанин уважал императора. Именно на него Государь во время врачебных осмотров обрушивал потоки поношений в адрес англичан. Но тот терпел… А когда О’Мира уехал, император в моем присутствии торжествующе сказал Бертрану: «Знаете, за что его отослали? Как сообщил мне два месяца назад Киприани, губернатор обсуждал с О’Мира, какие выгоды принесла бы Европе моя смерть, и делал это в такой форме, которая, как заявил О’Мира одному из чиновников, «при разнице наших с ним положений ставит меня в самое затруднительное положение». Эти благородные слова и стоили ему карьеры!»
Но император сделал так, что слова доктора стали известны и в Лондоне. И через пару месяцев Его Величество позвал Монтолона, Бертрана и меня и сказал: «Вот вам первый результат истории с О’Мира. Теперь англичане больше всего боятся, что я умру. Ибо вся Европа тотчас обвинит их в моей смерти. Поэтому, как сообщил мне Киприани, из Лондона прибыла депеша с выговором «животному». Так что мне остается только умереть, чтобы добить моих тюремщиков». И он засмеялся.
И действительно, после этого режим явно смягчился – императору разрешили большие прогулки. Помню, во время одной из них мы наткнулись на прелестное поместье километрах в трех от Джеймстауна. Оно принадлежало одному из отставных высших чиновников Ост-Индской компании. Ковер из тропических цветов, целый ботанический сад из всевозможных деревьев, великолепный дом в колониальном стиле… Я поскакал к дому и попросил от имени Государя дозволения отдохнуть в саду. Чиновник с восторгом согласился и вышел сам встретить нашу кавалькаду. Он проводил нас к очаровательной поляне у родника.
Здесь мы славно позавтракали. Во время еды император, конечно же, принялся оживленно беседовать с хозяином – как обычно, набрасываясь с вопросами на нового человека.
Когда мы уезжали, я пошел поблагодарить хозяина. И тот сказал мне: «Ваш генерал – само очарование. Но я не могу не удивляться его полноте… Как старый врач, я хочу предупредить – это очень опасно. Он болезненно тучный. Тучный и круглый, как китайский боров. У него еще много энергии, но боюсь, слухи о его болезни не сильно преувеличены».
Пока я все это выслушивал, император молодецки вскочил на лошадь, тронул ее с места… и вдруг спешился. И я увидел, как его под руки ведут к экипажу, который по решению врачей теперь всегда нас сопровождал. Я решил, что он, как обычно, притворяется… у него был звериный слух, и хотя мы с англичанином говорили на значительном расстоянии, он мог нас услышать и тотчас показать, как он болен. Но в экипаже у него началась сильнейшая рвота. И я понял – это уже не было притворством…
Бедный император! Ему по-прежнему казалось, что он играет, а между тем… он и в самом деле был очень болен. Он продолжал стремительно жиреть, у него совсем отвисли щеки и теперь после еды часто бывала тошнота. Я осмелился сказать, что ему не худо бы серьезно поговорить с доктором. Он рассмеялся и вдруг очень серьезно ответил: «Единственно порядочного врача они выслали, а эти – отравители. Неужели вы не поняли – меня травят. Вы же видите, как я изменился. Но, надеюсь, все выяснится после моей смерти…»