Расшифровано временем(Повести и рассказы)
Шрифт:
Тогда перед рассветом я незаметно уснул. Длилось это недолго. Вроде как скользнул во что-то мягкое, неответно глухое и тут же очнулся от слабого ветреного шороха: кто-то проходивший по окопу шевельнул воздух и тишину широкими полами плащ-палатки. И в недолгое это отсутствие мне приснился Марк. Он стоял передо мной, гимнастерка расстегнута, большой ладонью растирал грудь. Потом укоризненно сказал: «Я так голоден, столько времени не ел! Где моя доля сухарей?» Явь и сон еще не разделились во мне, и, тупо уставившись в волглую темень, как бы отвечая ему, я подумал, что ведь старшина на Марка не получает уже довольствие, он выбыл
Было зябко. С поймы полз на окопы туман. Немцы жгли ракеты. Свет их судорожно опускался и увязал в тумане, клубясь, оседал в нем белесой мутью и глох. В память откуда-то издалека пришли слова Марка, сказанные накануне гибели: «Из-за фрицев не позавтракал, не успел. Полкотелка каши осталось».
И мне вдруг захотелось есть. Но я уже привык сосущий рассветный голод душить махорочным дымом…
На нашем участке что-то намечалось, ждали дивизионных разведчиков. Мне приказали обеспечить операцию: нужен был важный «язык» — офицер, в крайнем случае — унтер. Готовил на это Лосева и троих солдат его взвода. А потом напросился и Семен, напомнил, что у него тонкий слух. Лосев не очень хотел его брать. Я понимал: на это дело нужны более проворные.
— Тут не только слушать, видеть надо, — сказал Лосев.
— Да я ведь все насквозь вижу, — Сеня улыбнулся. — Вон воронка. Что из нее торчит?
— Коряга, — уверенно ответил Лосев.
— Промах, — покачал головой Семен. — Там фриц убитый. Головой вниз, а ногами к нам.
— Проверим, — Лосев подкрутил окуляры бинокля, приставил к глазам. — Точно, фриц… Даешь ты, Березкин!
Семен посмотрел на меня, и я сказал Лосеву, чтоб взял его с собой. Я понимал Семена, его насилие над своей незадачливостью. Эта потребность подняться над нею обострилась в нем после гибели Марка…
Они свалились через бруствер и поползли вниз — неловко Семен, пригнув голову и выставив зад; распластавшись, гибкий Лосев и остальные.
Утро выдалось немощное, ночная муть медленно сходила с полей. Где-то на левом фланге почти беззвучными пунктирами пролетали редкие пулеметные трассы. Я следил в бинокль за ползущими, они были едва видны у кустарника, передвигались, забирая правее немецких траншей, к холмику. Там в воронку завалилась наша разбитая сорокапятка, ее накрыло накануне тяжелой миной, расчет весь погиб. Только ночью мы вытащили их окоченевшие тела, несколько ящиков со снарядами и орудийный замок. Обзор оттуда — лучше не сыщешь: весь профиль второй немецкой траншеи…
Вернулись они в сумерки, пролежав на холоде девять часов. Синие, озябшие так, что скулы посводило, набросились на горячую еду. Но дело сделали.
В немецких траншеях почти не было никакого движения, и Лосев уже психовал, что без толку про- морозились столько часов. Но Семен углядел, что перед блиндажом в конце второй траншеи, откуда шел ход сообщения в тыл, дважды — в завтрак и в обед — появлялся солдат с двумя котелками в руках. Прежде чем войти, он ставил котелки и охорашивался: проводил по шинели ладонями — то ли смахивал грязь, то ли сгонял складки, подправлял форменную каскетку на голове. Возвращался из блиндажа быстро, но уже с пустыми руками. Кроме него туда наведывались еще трое. И каждый у входа приостанавливался, приводил себя в порядок. Сообразил Семен: офицерский блиндаж! И еще: все немцы в черном. Значит, замена частей произошла. Мы уже знали от пленных, что их часть ждет замены, что каких-то
Сидение в обороне — палка о двух концах. Потом за каждый бугорок двойную плату плати. Противник понатыкает мин, обвешается проволокой, спиралями. Да и штабы суетились — самая их работа. У них аукалось, а у нас откликалось. Зуммер то и дело пищал…
В те дни я все еще ждал известий от Лены. Не верил, что оборвалось между нами навсегда. Думал, какая-то случайность или недоразумение. Соображал: куда еще написать, где искать? Не может же человек исчезнуть без следа!.. Или я в чем-нибудь виноват перед Леной? Часто вспоминал прошлое, но не находил в нем ничего, за что мог бы укорить себя. Деликатный Семен больше не спрашивал меня о ней…
«15 марта, среда.
Уже несколько дней ходит слух, что нас вместе с дивизией перебрасывают в Италию. Казначей лазарета Тоберенц был в штабе дивизии, новость эта — оттуда. Неужели сбудется?! Было бы просто счастьем убраться отсюда в нормальный климат, в нормальные условия. Слух стал обрастать подробностями, как снежный ком. Каждый вспоминает все, что знает про Италию.
— Там, Биллингер, ты будешь работать в настоящей аптеке, — сказал мне Тоберенц. — И не нужны там никакие финские утепленные палатки. Он даже принес старый номер „Берлинер“, где на фотографии наши солдаты сидят на улице за столиками возле траттории и пьют кофе…
Сегодня начальник лазарета майор Раволле подтвердил, что есть приказ за неделю все подготовить к отъезду. По этому случаю он собрал офицеров на совещание, обсуждали, кто чем займется, что берем с собой, что оставляем.
Целый день я помогал казначею сортировать бумаги в шкафу, потом перебирал с Альбертом старые истории болезни, которые можно уже сжечь: те, кому они принадлежали, умерли в лазарете от ран. Накопилась большая пачка рентгеновских снимков. Альберт, просмотрев несколько штук на свет, швырнул их на пол:
— Редкий учебный материал для студентов-медиков… Можешь сунуть все это в печь, — сказал он.
Италия… Италия… Надо сообщить об этой новости домой и Кристе…»
«15 марта.
Такой гостьи не ждал! Трудно было. Каково ей. Гусятников, похоже, славный малый! Приходится писать „был“. Ничто не должно пропасть зря для будущего! Ни одна кровинка. Клянусь себе, пусть негромко. Об этом не надо громко…
Готовимся. Придан. 2 пуш. пропали. Комб. ворч. Ищу, жду. Опять — Упрей».
«Придан. 2 пуш. пропали» — означает вот что: батальону был придан огневой артвзвод — две пушчонки, как раз на мой участок. Из полка звонили, что они еще утром конной тягой отправились в батальон, а их все не было. Начштаба полка ругал комбата, что плохо, мол, у нас налажена связь с «придаными». Комбат трезвонил мне. Вечно с ними случалась какая- то чехарда, и всегда мы оказывались виноватыми.
Не помню: то ли застряли они где-то в дороге на вязкой пахоте, то ли лошадей у них побило или просто заблудились по пути к нам.