Рассказ слепого
Шрифт:
Пока происходили эти события, окончился старый год, наступил новый, 11-й год Тэнсё
Как раз в это время в замок Китаносё в поисках убежища и в надежде на помощь госпожи явился господин Такацугу Кёгоку. Когда-то в замке Киёсу это был несовершеннолетний юнец, но за эти годы он успел превратиться в блестящего молодого человека и, если бы в мире все шло законным порядком, уже был бы знатным военачальником, а вместо этого, предав своего благодетеля – покойного князя Нобунагу, он связался с изменником Акэти и потому считался теперь тягчайшим преступником, которого, как гласит поговорка, отвергают Земля и Небо… Князь Хидэёси учинил за ним строжайший розыск, так что он вынужден был скрываться, перебираясь с места на место по всей провинции Оми, но по мере того как обстановка на севере Оми становилась все тревожнее и напряженнее, ему и вовсе стало пегде приклонить голову, оттого, наверное, он и надумал прибегнуть к покровительству своей неродной тетки. В соломенном плаще и широкополой шляпе, переодетый простым крестьянином, пробрался он в замок Китаносё через горы, по
– Умоляю вас, приютите несчастного беглеца! И жизнь и смерть моя в ваших руках! – сказал он, представ перед госпожой, но госпожа, окинув его долгим взглядом, ответила: «Мне стыдно за тебя!» – и некоторое время молчала и только плакала. Уж не знаю, что и как говорила она потом мужу, но только благодаря ее заступничеству князь сжалился над ним, а может быть, сыграло роль и то, что хоть был он сообщником изменника Акэти, но теперь его преследовал Хидэёси… Так или иначе, но князь сказал: «Хорошо, простим его, пусть послужит!» – и позволил остаться в замке. Вот тогда-то и состоялось его обручение с барышней О-Хацу. Об этом обручении я слышал любопытный рассказ от одной из свитских дам госпожи; не берусь судить, насколько этот рассказ правдив. Как я и думал, господин Такацугу хотел получить в жены госпожу О-Чачу, но она напрочь его отвергла, заявив: «Терпеть не могу таких отщепенцев!» Госпожа О-Чиа-Чиа с детства отличалась высокомерием и была чрезвычайно своенравна, может быть, потому, что мать чересчур ее избаловала, так что, вполне возможно, была способна произнести такие слова, но господину Такацугу, которого обозвали «отщепенцем», было, конечно, оскорбительно это слышать. Не потому ли годы спустя, в сражении при Сэ-кигахаре, он опять изменил, перейдя на сторону Иэясу, что не забыл свой позор и втайне гневался на госпожу Ёдоги-ми?.. Может быть, я опять грешу, приписывая ему свои нечистые домыслы, но сдается мне, что и прибежал-то он в замок Китаносё не столько потому, что уповал на госпожу свою тетку, сколько оттого, что стосковался по госпоже О-Чаче, в которую влюбился еще подростком, когда жил в замке Киёсу… А иначе зачем бы ему стремиться в далекий Этидзэн, когда его собственная родная сестра была замужем за князем Такэдой, владельцем земли Вакаса? А наша госпожа хоть и доводилась ему теткой, но ведь не родной, а всего лишь по первому покойному мужу и тем более была теперь снова замужем за князем Кацуиэ, – как последыш изменника Акэти, он никак не мог рассчитывать на сочувствие князя, – какое там сочувствие! – одно неверное слово, и слетела бы с плеч его голова! И все-таки, рискуя жизнью, он прибежал сюда, по таким непролазным снегам, потому что любил О-Чачу с детства, как говорится – «с колодезного сруба»… Ради нее он рисковал жизнью, но все его мечты и стремления оказались напрасными – это ли не позор? Он не собирался брать в жены госпожу О-Хацу, просто обстоятельства так сложились, так уж оно вышло, как бы в силу момента… Впрочем, в то время это был только сговор, скромно отмеченный в узком семейном кругу всего лишь праздничной чаркой…
Это единственное радостное событие среди тревоги, царившей в замке, произошло в конце первой луны или, может быть, в начале второй, когда передовые отряды князя Кацуиэ под предводительством господина Гэмбы Сакумы, попирая снег копытами своих коней, уже выступили в поход, направляясь в северные области Оми. Князь Хидэёси, бросив свой лагерь в провинции Исэ, прискакал в Нагахаму и уже на следующий день, рано утром, переодевшись рядовым пешим воином, в сопровождении старых заслуженных вассалов поднялся на возвышенность и оттуда внимательно рассматривал каждое укрепление, возведенное отрядами князя Кацуиэ.
– Судя по тому, что я вижу, – сказал он, – легко и просто их сломить не удастся. Ничего другого не остается, как получше укрепить наши позиции и начать длительную осаду…
Он тщательно укреплял свой лагерь и, казалось, не собирался перейти в наступление. Прошла вся третья луна, наступила четвертая, а враждующие стороны так и стояли друг против друга, и тут наконец сам князь Кацуиэ двинулся к Янагасэ. Даже у нас, на севере, уже отцвела сакура, настало время, когда с грустью видишь, что весна уже позади. То был первый после свадьбы отъезд мужа в поход, и госпожа с особым усердием позаботилась об угощении для прощального пира. Были приготовлены разного рода лакомства – устрицы, каштаны, морская капуста, – и в большом зале торжественно отпраздновали «выступление в поход». Князь Кацупэ пил сакэ в хорошем расположении духа, говорил, что разобьет врага в первой же битве, срубит голову мерзавцу Токитиро и, вот увидите, в этом же месяце победоносно вступит в столицу! «Жди хороших вестей!» – сказал он, направляясь к главным воротам. Госпожа его провожала, но когда, опираясь на лук, князь хотел сесть верхом, конь внезапно заржал, и мне рассказывали потом, что госпожа побледнела.
Во всяком случае, князь Нобутака, сидевший у себя, в замке Гифу, по-видимому, находился в тайном сговоре с нашим господином и тоже должен был выступить против Хидэёси. Другой союзник нашего недруга, господин Дзюнкэй Цуцуи из провинции Ямато, тоже должен был через несколько дней перейти на нашу стороиу. Добавлю к этому, что, хотя Хидэёси несомненно был талантливым, опытным полководцем, князь Кацуиэ славился исключительной храбростью и в совершенстве владел военным искусством. Кроме того, в прошлом старший вассал семейства Ода, он вел за собой многих блестящих воинов. Кто мог подумать, что его ожидает столь сокрушительный разгром? Не буду распространяться о битвах при Ягагасэ и Сидзу-гатакэ – историю этих сражений знают даже малые дети, скажу только, что нельзя без великой досады вспоминать о безрассудном непослушании господина Гэмбы. Если бы он выполнил
Двадцатого числа пятой луны в замке Китаносё получили известие, что господин Гэмба разгромил укрепления врага и снял голову Сакёэ-но-дзё Накагаве. Все радовались, посчитав это хорошим предзнаменованием. А тем временем к северу от озера Бива на всех окрестных холмах и горах и по дороге, идущей вдоль побережья со стороны провинции Мино, в ту же ночь небо озарилось светом бесчисленных факелов, затмивших сияние луны, и постепенно стало этих огней так много, словно на празднике Десяти тысяч фонарей. Кпязь Хидэёси примчался из своей ставки, скакал без передышки всю ночь, очевидно меняя коней, и уже на рассвете двадцать первого числа по ту сторону озера послышался шум сражения и поползли слухи, будто войску господина Гэмбы грозит опасность. Гонец, доставивший эту весть, прибыл в замок в тот же день, на исходе часа Овна, но к этому времени сюда уже стали одна за другой стекаться группы бегущих солдат, искавших убежища в стенах замка. Наши войска были разбиты наголову, передавали, что опасность угрожает самому князю. «Да как же это возможно?..» – думали ошеломленные, перепуганные обитатели замка. А к концу дня в замок вернулся князь Кацуиэ в ужасном виде, призвал господ Яэмона Сибату, Кодзиму, Бункасая Накамуру, Токуана и прочих и сказал:
– Гэмба Моримаса не выполнил моих приказаний, я тоже допустил промах… Погибла слава всей моей жизни. Такова, наверное, моя карма! – Было видно, что он уже смирился со своей участью и принимает ее с мужеством, достойным такого замечательного воина.
Никто не знал, уцелел или погиб его сын Гонроку в сумятице тяжелого, беспорядочного сражения. Сам князь тоже хотел найти смерть в бою, но вмешался его вассал Кацуноскэ Кэккэ и уговорил его отступить: «Хотя бы возвратитесь домой, там вы сумеете в спокойной обстановке покончить с жизнью… А здесь я все беру на себя». Князь согласился и передал ему свой жезл полководца. По дороге он заехал к господину Тосииэ Маэде, в его замок Футю, где наскоро подкрепился чашечкой риса, и оттуда спешно прискакал в замок Китаносё. Господин Маэда хотел сопровождать его, но князь Кацуиэ настоял, чтобы тот с полдороги возвратился к себе; минуту спустя, однако, он вернул его и сказал:
– Ты издавна был в хороших отношениях с Хидэёси, не то что я, а клятву в верности, которую ты мне дал, ты уже выполнил до конца. Заключи теперь мир с Хидэёси, чтобы владения твои остались в покое и благоденствии. А за то, что помог мне, – благодарю! – И, говорят, распрощался с Маэдой очень тепло.
Все это произошло вечером двадцать первого, а на следующий день, двадцать второго, первая волна вражеских войск во главе с Таро Хирохисой прихлынула вплотную к замку Китаносё, вскоре сюда же прибыл князь Хидэёси, поднялся на вершину Атаго и оттуда руководил войсками, – они окружили замок плотным кольцом, без малейших зазоров. К этому времени в замке остались только те, кто твердо решил принять смерть в его стенах, поэтому никакой паники не было, все хранили спокойствие. Князь Кацунэ еще накануне призвал вассалов и объявил:
– Я намерен встретить врагов лицом к лицу здесь, в этом замке, сразиться с ними в последний раз, а затем вспороть себе живот. Кто хочет остаться со мной, пусть остается, но у многих из вас еще живы родители-старики, у других дома остались жена и дети. Пусть такие люди без малейших укоров совести как можно скорее возвращаются по домам, я не хочу ненужных смертей! – С этими словами он отпустил всех, кто пожелал уйти, даже заложников, и хотя в замке осталось мало народа, зато все это были люди, ценившие честь дороже жизни, в том числе, разумеется, такие выдающиеся воины, как господин Яэмон или господин Кодзима. Но что сказать, например, о Сингоро, восемнадцатилетнем сыне господина Кодзимы? Прикованный болезнью к постели, он тем не менее поспешил в паланкине явиться в замок и написал на главных воротах:
«Я, Сингоро, сын Кодзимы, правителя Вакасы, не участвовал в сражении при Янагасэ по причине болезни, но ныне прибыл в замок, дабы исполнить долг верности». Были даже еще более молодые, господину Дзюдзо Сакуме было четырнадцать лет, он был зятем князя Маэды, владельца замка Футю, и, кроме того, был еще слишком молод.
– Укройтесь в замке у тестя, – уговаривали его вассалы, – совсем не обязательно вам сидеть здесь в осаде!
Но он отвечал:
– Во-первых, я всем обязан князю Кацуиэ за его милости, он с детских лет моих заботился обо мне и пожаловал мне обширные земли. Я мог бы остаться жить, чтобы выполнить сыновний долг по отношению к матери, но это было бы малодушием. Во-вторых, я считаю низостью цепляться за жизнь, пользуясь тем, что я в родстве с князем Маэдон. В-третьих, уронить свое имя означало бы оскорбить память предков. Вот три причины, по которым я хочу разделить со всеми общую участь. – И он твердо решил сложить голову в осажденном замке.