Рассказы (1973-1977)
Шрифт:
Да, ясно как Божий день, что Фредерик Менешаль проведет весь день в своем укрытии, вероятнее всего, спрятавшись за кучей угля, не ведая того, что его местонахождение обнаружено и он опять стал арестантом.
«Так что, — повторяла себе Жермена, — если бы я не заметила следов грязи и этого кровавого пятна, Леопольд спустился бы сегодня вечером, как обычно, в погреб и внезапно столкнулся лицом к лицу с…»
Как мало нужно, чтобы изменить течение всей жизни! Чтобы сделать, к примеру, из уязвленной и увядающей жены еще привлекательную вдову, к тому же прилично обеспеченную.
«Если бы я не заметила… И если бы этих следов не существовало!..»
Вечером их больше не существовало. И чтобы открыть дверь в погреб, Леопольду оставалось лишь, как обычно, повернуть ручку. Тем не менее Жермена прижимала к губам носовой платок, словно желая заглушить неодолимый крик предупреждения.
Пока Леопольд сходил по каменным ступенькам, его шаги становились все глуше. Затем наступила тишина, которую нарушил знакомый звук — это захлопнулась дверца калорифера… И вдруг послышался крик ужаса, изданный Леопольдом, который тут же оборвался на глухом ударе, тяжелом падении…
Жермена бросилась на второй этаж, спряталась в спальне, машинально закрыла дверь на задвижку и все более нерешительным шагом приблизилась к окну. Таким образом, она могла бы заявить, что присутствовала при побеге мужчины, сообщить его приметы…
Но мужчина не появился, и Жермена вдруг услышал скрип шагов на лестнице? Она сразу поняла, какую огромную ошибку совершила. Преступник не мог не знать, что его жертва живет не одна. Как же он может пощадить этого свидетеля, который немедленно станет бить тревогу…
Она увидела в полутьме, как поворачивается медная круглая ручка двери. Запор был пустяковым: несколько нажимов плеча и…
Жермена упала на колени:
— Прошу, не причиняйте мне зла. Вам не следует меня опасаться! Я ничего не скажу, клянусь. Вот вам доказательство — вы пробыли в погребе с утра. Вы оставили следы грязи и… крови. Я их стерла. Вы мне верите, скажите?
— Я тебе верю, — послышался голос за дверью — хрипловатый голос Леопольда.
Круг замкнулся
— У нас дома ни грамма соли, — заметила Мишлин. — Пока я готовлю закуску, ты успел бы заскочить в бакалею. По кратчайшей дороге.
Луи уже зашнуровывал свои тяжелые башмаки, служившие ему для подъема в горы.
— Разумеется, дорогая, по кратчайшей дороге! А больше тебе ничего не нужно?
Веселым шагом он выходит на каменистую тропинку, где его обитые гвоздями подошвы выбивают искры. Мишлин машет ему на прощание из окна шале [4] . До свидания! Скорее прощай! Ведь она знала, что ожидает ее мужа на пешеходных мостках.
4
Шале — швейцарский домик в горах.
Луи никогда, ни разу не перешел по мосткам, не остановившись. Обрывистые склоны оврага заросли зеленью, временами почти смыкающейся, создавая впечатление невиданной зеленой пены, вздымающейся над бурным потоком. Луи ждал порыва ветра, который, заламывая ветки, открывал глазам бурлящие волны.
Вот и на этот раз он склонился над перилами из неоструганных сосновых жердей. Рычание, поднимающееся из бездны, напоминало раскаты грома. Тут Марселей толкнул его в пустоту. И это уже не ветер взметнул ветки!
Марселей дал тягу и прибежал в шале, где его ждала слегка побледневшая Мишлин.
— Дело сделано! — вздохнул он, прежде чем потерять сознание от волнения в объятиях молодой женщины.
Однако «дело» сделано не было. Ниспосланная провидением ветка-развилка с самого начала прервала падение несчастного Луи, который менее чем три минуты спустя вновь пришел в себя на краю оврага.
Луи был слишком проницательным, чтобы питать иллюзии о мотивах покушения, жертвой которого он только что оказался. И того меньше — о личности своего убийцы. Вот уже три месяца он, не переставая, вел самые волнующие наблюдения за поведением как своей жены, так и Марселена, непременного гостя их дома. Выходит, его страхи были обоснованными. Мишлин и этот недоумок…
И все-таки! Вообразить, что они докатятся до такого!.. Быть может, со стороны Марселена тут и не было ничего удивительного. Луи его мало знал. Если играешь с человеком в бридж или совершаешь восхождение на гору Жоли — это еще не значит, что… Но вот Мишлин! Мишлин, которая была его женой в течение семи лет! Изумление спасшегося от гибели брало верх над всеми другими чувствами. Более того, оно просто его переполняло. Он не испытывал ненависти к жене. Она ребенок, твердил он себе. Ребенок! И ответственности за такой поступок не несет. Что же касается него…
Как бы то ни было, другой на месте Луи, если бы не бросился к шале, вооружившись камнем или палкой, то, по меньшей мере, побежал в жандармерию. Но Луи был умником… и влюбленным умником, в той мере, в какой два этих слова совместимы. Он понял, что действовать таким образом означало бы, по всей вероятности, лишиться всякого шанса вновь завоевать жену. В ослеплении своей новой страсти как бы стала она боготворить человека, который погиб от меча правосудия… или под мстительными ударами воскресшего мужа! Наказание превратило бы Марселена в мученика, хуже того, в идеального, мифического любовника, и существовал риск, что супруга, сошедшая с пути праведного, станет вечно хранить ему верность.
«Так что мне не нужен этот убийца-кретин! — рассудил благодушный муж. — Рано или поздно Мишлин разочаруется. Рано или поздно она раскается в содеянном. Подождем!»
Как мы видим, снисхождение не играло никакой роли в этом смирении, продиктованном исключительно правильно понятой выгодой.
Луи ждал. Жил в тени этой пары, замаскированный, как детектив в романе, неузнаваемый. К тому же, как оно обычно водится, внешний мир перестал существовать и для наших влюбленных.
Мишлин и Марселей путешествовали: Флоренция, Венеция, Неаполь, Капри… Настоящее свадебное путешествие! Луи страдал еще сильнее, чем мог себе вообразить. Случалось, в ресторане, где он обедал за столом по соседству со столиком двух голубков, рука его, вспотев, сжимала нож. Но он вовремя спохватывался. Лезвие кромсало лишь невинную дыню, а тем временем несчастный до крови кусал себе губы под фальшивыми усиками.