Рассказы 60-х годов
Шрифт:
– Ха-ха-ха!
– Он с диким хохотом выпустил меня из своих объятий и схватил за руку.
– Как вас зовут, благодетель мой?
– Меня зовут, сэр.
– (я не мог его понять и потому был совершенно ошарашен и сбит с толку), меня зовут Кристофер, и как таковой я надеюсь, сэр, что когда вы услышите мои объяснения...
– Напечатаны!
– опять вскричал он, быстро перелистывая корректуры все вновь и вновь и как бы купаясь в них.
– Напечатаны! О Кристофер! Благодетель! Ничем вас нельзя отблагодарить... и все же - какую сумму вы согласны принять?
Я отступил от него на шаг, иначе мне снова пришлось бы пострадать от его пуговиц.
– Сэр, уверяю вас, мне уже хорошо заплатили, и...
– Нет, нет, Кристофер! Не говорите этого! Какую сумму вы согласны принять, Кристофер? Вы согласны принять двадцать фунтов, Кристофер?
Как ни велико было мое удивление, я, естественно, нашел слова, чтобы ответить ему следующее:
– Сэр, я полагаю, что еще не родился тот человек, который не согласится принять двадцать фунтов - конечно, при условии, что количество воды в его мозгу не превышает нормы. Но... впрочем, я чрезвычайно обязан вам, сэр (он уже успел вытащить из кошелька и сунуть мне в руку два банкнота), но мне хотелось бы знать, сэр, если только вы не сочтете меня навязчивым, каким образом мне удалось заслужить такую щедрость?
– Так знайте же, мой Кристофер, - говорит он, - что я с детских лет упорно, но тщетно старался напечатать свои произведения. Знайте, Кристофер, что все ныне здравствующие книгоиздатели - и несколько теперь уже покойных отказывались меня печатать. Знайте, Кристофер, что я исписал горы бумаги, но все оставалось ненапечатанным. Впрочем, я прочту все это вам, мой друг и брат! Вы иногда пользуетесь днем отдыха?
Я понял, что мне грозит страшная опасность, но у меня хватило духа ответить: "Никогда!" И чтобы не осталось никаких сомнений, я добавил:
– Никогда! От колыбели и до могилы.
– Ну, что делать!
– сказал он, тотчас позабыв о своем намерении, и снова принялся разглядывать корректуры с тихим смехом.
– Однако же меня все-таки напечатали! Первый порыв честолюбия, рожденный на бедном ложе моего отца, наконец-то удовлетворен!
– продолжал он.
– Золотой смычок, движимый рукою волшебника, издал полный и совершенный звук! Когда же это случилось, мой Кристофер !
– Что случилось, сэр?
– Вот это!
– Он любовался корректурами, держа их в вытянутой руке. Когда это на-пе-ча-тали?
Тут я подробно рассказал ему обо всем, а он снова схватил меня за руку и проговорил:
– Дорогой Кристофер, вам, наверное, будет приятно услышать, что вы орудие в руках Судьбы. Так оно и есть.
Какие-то меланхолические мысли пронеслись у меня в голове, и я покачал ею и сказал:
– Быть может, все мы орудия судьбы.
– Я не это имел в виду, - отозвался он, - я не делаю столь широких обобщений. Я ограничиваю себя одним этим случаем. Выслушайте меня внимательно, мой Кристофер! Отчаявшись избавиться своими силами от рукописей, лежащих в моем багаже (все они, куда бы я их ни посылал, неизменно возвращались мне), я лет семь назад оставил здесь свой багаж, лелея последнюю отчаянную надежду, что либо эти слишком, слишком правдивые рукописи никогда ко мне не вернутся, либо кто-нибудь другой, не такой неудачник, как я, подарит их миру. Вы слушаете меня, Кристофер?
– Очень внимательно, сэр!
Я слушал его столь внимательно, что все понял: голова у него слабая, а смесь из апельсинной настойки, кипящего коньяка и старого хереса уже начала сказываться (старый херес всегда ударяет в голову и лучше всего подходит для тех, кто привычен к вину).
– Шли годы, а сочинения эти покоились в пыли. В конце концов Судьба, выбрав свое орудие из всего рода человеческого, послала сюда вас, Кристофер, и вот шкатулка распалась на части, и великан вышел на волю!
Сказав это, он взъерошил себе волосы и стал на цыпочки.
– Однако, - взволнованно напомнил он сам себе, - нам придется засесть на всю ночь, мой Кристофер. Я должен править эти корректуры для печати. Налейте чернил во все чернильницы и принесите мне несколько новых перьев.
Он пачкал себя чернилами и пачкал корректуры всю ночь напролет и до того перепачкался, что в тот миг. когда Дневное Светило предупредило его своим восходом о том, что пора уезжать (в наемной карете), уже нельзя было разобраться, где корректуры, а где он сам, так густо все это было усеяно кляксами. Напоследок он попросил меня немедленно отнести корректуры с его правкой в редакцию этого журнала. Так я и сделал. По всей вероятности, его поправки не появятся в печати, ибо когда я переносил на бумагу заключительные фразы своей повести, из Вофорской типографии пришли сказать, что там не располагают никакими возможностями разобрать его правку. Тут некий причастный к редакции джентльмен (которого я не буду называть, но о котором достаточно сказать - стоя на широкой основе омываемого волнами острова, что смотрим ли мы на него, как... {Конец этой хвалебной фразы в скобках вычеркнут редактором. (Прим. автора.)}) рассмеялся и бросил исправленные листы в огонь.
1862
МЕБЛИРОВАННЫЕ КОМНАТЫ МИССИС ЛИРРИПЕР
Mrs, Limper's Lodgings (1863)
Перевод М. Клягиной-Кондратьевой
В двух главах
ГЛАВА I - О том, как миссис Лиррипер вела свое дело
Как может кто-нибудь, кроме одинокой женщины, которой нужно зарабатывать на жизнь, взвалить на себя сдачу комнат жильцам, для меня совершенно непостижимо, душенька, извините за фамильярность, но это как-то само собой выходит, когда сидишь в своей комнатушке и хочется поговорить по душам с тем, кому доверяешь, и я бы поистине благодарила судьбу, кабы можно было доверять всему человечеству, но это невозможно, потому стоит вам только прилепить на окошко записку: "Сдаются меблированные комнаты", а часы ваши лежат на каминной полке, - можете навсегда распрощаться с этими часами, если хоть на секунду повернетесь к ним спиной, хотя бы манеры у посетителя были самые джентльменские, если же посетитель женского пола, это тоже не гарантия, как я узнала по опыту, когда пропали щипчики для сахара, а ведь эта дама (очень даже изящная женщина) попросила меня сбегать за стаканом воды, объяснив, что она, мол, скоро должна родить, да так оно и оказалось, только родила-то она под арестом, в полиции.
Дом номер восемьдесят первый, Норфолк-стрит, Стрэнд, как раз посредине между Сити и Сент-Джеймским нарком, в пяти минутах ходьбы от главнейших увеселительных мест, - вот мой адрес. Этот дом я снимаю уже много лет можете навести справки в приходских налоговых книгах, - и не плохо бы домовладельцу помнить об этом не хуже меня, да нет, как бы не так - он и полфунта краски не выдаст, даже ради спасения своей жизни; одной-единственной черепицы для починки крыши и то у него не выпросишь, душенька, хоть стой перед ним на коленях.
Вы, душенька, не видели в "Железнодорожном справочнике" Бредшоу объявления насчет дома номер восемьдесят один, Норфолк-стрит, Стрэнд, да, с божьей помощью, никогда и не увидите. Есть, правда, люди, которые считают возможным так унижать свое имя и даже заходят столь далеко, что помещают там изображение своего дома, ничуть не похожее, с какими-то пятнами вместо окон и каретой, запряженной четверней, у подъезда, но что к лицу меблированным комнатам Уозенхем - вниз по нашей улице, на той стороне, - то не к лицу мне, потому что у мисс Уозенхем свое мнение, а у меня свое, хотя, когда дело доходит до систематического сбивания цен - а это можно доказать под присягой на суде - и говорят, что "если, мол, миссис Лиррипер берет восемнадцать шиллингов в неделю, так я буду брать пятнадцать шиллингов и шесть пенсов", тут уж получается сделка между вами и вашей совестью (если, конечно, допустить для красного словца, что ваша фамилия Уозенхем, хотя я отлично знаю, что это совсем не так, иначе вы очень упали бы в моем мнении); а что касается свежего воздуха в спальнях и ночного швейцара, который-де безотлучно дежурит, то чем меньше об этом говорить, тем лучше, потому что воздух у нее в спальнях дрянной, а швейцар тоже дрянь.