Рассказы чекиста Лаврова [Главы из повести]

Зима сорок третьего года была в Забайкалье необычайно суровой. Морозы доходили до пятидесяти трех градусов. Кажется, все замирает в такие дни: ветка не шелохнется, птица не пролетит, собака не тявкнет. Сизый сухой туман придавил город.

Улицы пустынны. Редкие прохожие бегут, укутавшись до самых глаз. В котельных больших домов зло матерятся кочегары: угольная пыль, смешанная с мокрыми опилками, еле тлеет. В квартирах замерзает вода. Люди придумывают обогревательные «агрегаты». Летят пробки, горят провода, а толку мало.

Нашему первенцу Володе идет четвертый год. Чтобы спасти ребенка от верной гибели, находим угол в частном доме, отапливаемом дровами. Условия: платим двести пятьдесят рублей в месяц — это четвертая часть моей зарплаты — и обеспечиваем дровами: двадцать кубометров за зиму.

Дом смотрит на север, сырой и холодный. Топим три раза в сутки, отчего прибавляется влажность и еле заметно — тепло. Перед новым годом в нашу ограду въезжает груженая с верхом машина. Привезли двухметровые кряжистые бревна. Федор Степанович — наш хозяин — крепкий старик с рыжими тараканьими усами — долго ходит возле сваленных комлей, тыкает их своими аккуратно подшитыми валенками и что-то бормочет про себя.

— О чем вы, Степаныч?

— От таких дров, паря, однако, не жди тепла.

Пилим. Говорим о войне, о втором фронте, с которым союзники безбожно тянут, о недавней Тегеранской конференции.

— Я тебе, Максим Андреич, что скажу, — начинает Федор Степанович, выпуская из рук пилу. — Этот Черчилль, — старик делает ударение на втором слоге, — туды его мать, еще покажет себя... Тебе сколько годов?

— Двадцать пять.

— Стало быть, в гражданскую войну ты только на свет был нарожден, а мне тогда уже за сорок перевалило. Я хорошо помню, как этот Черчилль, — тут Федор Степанович опять ругнул капиталистов, — сколачивал силы против нас... Думаешь, прозрел он? Нет. Черт во что ни рядится — все чертом остается.

Нашу работу и политические дебаты прерывает посыльный. Меня срочно вызывают на службу.

В просторном светлом кабинете сидят начальник Управления и начальник отдела. Они о чем-то тихо разговаривают. Я без разрешения ворвался в кабинет и поэтому чувствую себя стесненно.

Начальник Управления предложил мне сесть и молча протянул поступивший из Москвы документ. Читаю:

Я молча возвращаю документ.

— Ясно, товарищи? — спрашивает полковник.

— Не очень, конечно, — улыбается начальник отдела, вялый, мешковатый подполковник, — маловато данных.

— Я звонил в Москву, — говорит полковник, — ничего нового. Наверное так сделаем: в Бичуру сейчас поедет лейтенант Лавров, на месте ознакомится с обстановкой. Потом решим об оперативной группе в помощь работникам районного отделения. Так?

У меня мелькнула мысль: «Как добраться туда? Почти двести километров, зима, бездорожье».

— Вы что-то хотите спросить, Лавров? — обратился полковник, заметив мое движение.

— Думаю, как добраться туда, — сказал я, вставая.

— Сидите, сидите. Могу предложить два варианта: либо найти попутную машину, либо — бензин. Конец года, у нас весь лимит исчерпан, горючего нет. Добудете бензин — берите любую машину. Договорились? Желательно выехать завтра: время не терпит.

Я обошел все городские базы МТС и колхозов, но ни попутчиков, ни бензина не было. И только через два дня на перевалочной базе Цолгинской МТС я встретился с директором и главным бухгалтером — у них было горючее и не было машины. Мы быстро сговорились и рано утром следующего дня тронулись в путь.

В Бичуру приехали ночью. Высокие окна закрыты плотными ставнями на железные болты. Тишина. Темень. Только вьюга крутит над крышами да изредка собака беззлобно тявкнет.

Село Бичура вольно раскинулось в широкой долине Хилка. Говорят, от одного крайнего двора до другого без малого полтора десятка километров. Дома срублены из толстых лиственничных бревен, на века поставлены.

И люди под стать домам — рослые, крепкие, могучие семейские, чьи предки были высланы из России царицей Екатериной за приверженность старым обрядам русской церкви, за почитание строптивого протопопа Аввакума. Но и вдали от родных мест старообрядцы свято чтили и хранили верность старине, старались жить так, как жили деды.

Неумолимые законы самой жизни, свежий ветер революции и бурные события тридцатых годов расслоили семейщину. Так веялка отделяет зерно от половы. И все-таки многие нравы и обычаи старины старообрядцы сохранили до наших дней.

И вот в этом огромном селе нам нужно найти человека под шпионской кличкой Ногайцев, имеющего дочь Ксению. Больше мы ничего о нем не знаем.

Первая ниточка, за которую мы зацепились, была, конечно, эта птичница Ксения. Наметили: во всех колхозах села выявить всех птичниц с момента коллективизации. Переговорили со многими людьми, перелистали уйму конторских книг и дел — ни одной Ксении не нашли.

В картотеке паспортного стола милиции отыскали более двухсот женщин с таким именем. Проверили их и отцов — живых и умерших. О тех, которые выехали из села, послали запросы... Ничего. Занялись поисками самого Ногайцева. Главное направление поиска определялось предположением: если Ногайцев завербован контрразведкой атамана Семенова, значит, это скорее всего человек, служивший у белых, либо имевший какой-то иной контакт с белогвардейцами.

На схематическом плане Бичуры мы нанесли условными точками всех, кто мог быть как-то полезен нам: старых коммунистов, бывших красных партизан, мудрых дедов...