Рассказы чекиста Лаврова [Главы из повести]
Шрифт:
Мы не сразу догадались, почему перевернулась лодка.
— Вон варнак ваш опрокинул, — сердито проворчал старик, стрельнув колючим взглядом в Ставрова. — Поганец!
Ставров недели две путал, выкручивался, пытался выяснить, что известно о нем следователю. Но и у самого опытного преступника рано или поздно происходит психологический надлом, когда он убеждается: запирательство бесполезно, чистосердечное признание — единственный выход из положения.
Такой момент наступил и у Ставрова.
— Ладно, — бросил Ставров, отрешенно махнув рукой. — С чего начинать? С самого детства?
—
— Пишите.
— Запишем потом. Рассказывайте, а мы с товарищем капитаном послушаем.
— Наш хутор на реке Ея, — начал Ставров, — со слов родителей представлялся мне райским местом... В тридцать девятом году я в Боготоле сел на поезд и со многими пересадками доехал до Краснодара, а оттуда — до хутора. Там жила тетка, сестра отца, одинокая старуха. Она обрадовалась приезду племянника и не чаяла души во мне. Ну, немного пожил у тетки и поехал в станицу, поступил шофером в райпотребсоюз. Осенью сорокового меня призвали в армию. Началась война.
Наша часть сражалась в моих родных местах. Весной сорок второго года наш батальон попал в окружение. Командир приказал пробиваться в одиночку. Я пришел в свой хутор. Жил у тетушки. Немцы, по слухам, заняли Кавказ, подходят к Волге. Я рассудил так: наши придут не скоро, помирать с голоду неохота — надо искать работу. В станице встретил дружка, он служил в немецкой полиции. Работа, говорит, легкая: ходим вокруг станицы да песенки поем.
Словом, подал я заявление о желании служить в полиции. Написал автобиографию: отец раскулачен, потом будто бы расстрелян НКВД, сам, мол, сидел в тюрьме. Это я цену себе набивал. Приняли. Первые дни действительно вроде ничего. Служба не трудная, платили нормально. Потом послали в Днепровские плавни, партизан ловить. Там страшновато было...
— Сколько партизан вы лично убили?
— Не знаю, не могу сказать. Стрельба сильная была.
— Продолжайте, Ставров.
— После Сталинграда немцы покатились на Запад. И мы, вся полицейская шушера, — за ними. А куда деваться? Добровольная служба в полиции, участие в карательных операциях против партизан — за это не помилуют. Так и бежали с ними. В начале сорок пятого я попал в лагерь. Это немцы придумали — дескать русские освободят вас из лагеря, поверят, что вы не по доброй воле служили у нас...
— Одну минуту, Ставров, — перебил следователь. — Вы когда ушли из Краснодарского края?
— Летом сорок третьего.
— До начала сорок пятого, почти два года, немцы даром кормили вас?
— Нет, конечно. Где-то западнее Киева, потом в Карпатах нас посылали против партизан...
— Много раз вы лично участвовали в боях?
— Порядочно.
— Вместе с немцами?
— Да, одним нам они, должно быть, не доверяли.
— Расскажите подробнее о споем участии в карательной операции под городом Чагор Черновицкой области.
Ставров сильно вздрогнул, прикрыл глаза ладонью и минуты две молчал. Мы его не торопили.
— Нас подняли ночью по тревоге, — начал он медленно, как бы через силу. Оберлейтенант Шарнгорст, командир «зондеркоманды», к которой мы были причислены, объяснил: вблизи Чагора в деревне укрылись партизаны. Под утро мы заняли деревню. Взрослых мужчин расстреляли всех до единого, дома сожгли...
— Рассказывайте дальше.
— Так вот, нас определили в лагерь. Условия? Наравне со всеми военнопленными. Эти четыре месяца показались мне длиннее четырех лет...
— Кто вас освободил?
— Наш лагерь находился в Австрии, его освободили американские войска. Привезли на сборный пункт в Грац. Большой, красивый город, разделен рекой. Мур называется. Жили мы там здорово: пили, любовь крутили с австриячками. И наших девок дополна было. Все могло кончиться хорошо, если бы не...
Ставров остановился на полуслове и задумался. Видимо, еще сомневался — все ли знают о нем.
— Смелее, Ставров. Чего это вы заколебались? Расскажите о ваших встречах с капитаном Харрисоном.
— Значит, и об этом знаете? Разрешите попить, гражданин следователь?
Я налил стакан воды из графина, подал Ставрову. Он залпом выпил.
— Однажды вечерком я с товарищем пошел на вокзал, — начал Ставров. — Просто от безделья. Может, бабенок хотели подцепить... У пакгауза разгружали вагон. Ящики, в них коньяк с красивыми этикетками. Мы обратили внимание: грузчики долго задерживаются на складе, и ящики остаются без присмотра. Улучили подходящую минуту, взяли по ящику — и деру. Нас поймали, отвели в полицию, а оттуда — в тюрьму.
Дней десять прошло, однако. Вызывает этот самый капитан Харрисон...
— Какой он из себя? Обрисуйте.
— Высокий, плотный, я на рост не жалуюсь, а рядом с ним — пацан пацаном. Волосы пепельного цвета, может, седые, блестящие, будто корова лизнула, а тут, — он показал на пробор, — широкая просека... Глаза болотные... Ну, зеленоватые и всегда мутные... Очень смешные у него уши: маленькие, одно ухо оттопырено, а второе прижато к голове.
— Переводчик присутствовал?
— Нет. Капитан Харрисон прекрасно говорит по-русски: чисто, без акцента. Я даже думаю, что он из белоэмигрантов, и фамилия Харрисон не настоящая.
— С чего начался ваш разговор с капитаном Харрисоном?
— Он попросил рассказать о моей жизни. Я сообщил о раскулачивании отца, а потом столько наговорил на себя, — здесь Ставров выругался столь крепко, что мы со следователем поморщились, — уши вянут. Будто я дезертировал из Красной Армии, лично поймал и расстрелял командира партизанского отряда и еще черт-те что...
— Это зачем же?
— Наверное, хотел больше угодить Харрисону. И что меня сбило с толку: Харрисон ничего не записывает, мели, думает, что хочешь... Ладно. Потом он спросил о ящиках. Тут уж не соврешь — с поличным поймали... Да, говорит Харрисон, попал ты, как кур во щи. А парень ты, видать, хороший. Я тебе помогу выпутаться из этой истории. Я, понятно, обрадовался, стал просить его, чуть ли руки не целую. Только, говорит, услуга за услугу. Когда вернешься на родину, выполнишь несколько наших поручений. Я сообразил, в какую беду толкает меня капитан. Нет, отвечаю, я лучше два года — это Харрисон объяснил, что за мое преступление по здешним законам полагается два года — отсижу в австрийской тюрьме, а шпионом не стану.