Рассказы и очерки разных лет
Шрифт:
— Так вы не останетесь? — спросил официант.
— Нет.
— Но вы же дали мне номер телефона…
— Ну что ж. Побудешь в вашем городе, узнаешь кучу всяких телефонов.
— Но ведь это был мой долг.
— Конечно. А то как же? Долг — великое дело.
— А теперь?
— Теперь вы этим гордитесь, не правда ли? Может быть, и еще будете гордиться. Может быть, вам это понравится.
— Вы забыли сверток, — сказал официант. Он подал мне мясо, завернутое в бумагу от бандеролей журнала «Шпора», кипы которого громоздились на горы других журналов в одной
— Я вас понимаю, — сказал я официанту. — Хорошо понимаю.
— Он был нашим давним клиентом, и хорошим клиентом. И я еще ни разу ни на кого не доносил. Я донес не ради удовольствия.
— И я бы на вашем месте не старался быть ни циничным, ни грубым. Скажите ему, что донес я. Он, должно быть, и так ненавидит меня, как политического противника. Ему было бы тяжело узнать, что это сделали вы.
— Нет. Каждый должен отвечать за себя. Но вы-то понимаете.
— Да, — сказал я. Потом солгал: — Понимаю и одобряю.
На войне очень часто приходится лгать, и, если солгать необходимо, надо это делать быстро и как можно лучше.
Мы пожали друг другу руки, и я вышел вместе с Джоном. Я оглянулся на столик Дельгадо. Перед ним стояли джин с хинной, и все за столом смеялись его словам. У него было очень веселое смуглое лицо и глаза стрелка, и мне интересно было, за кого он себя выдавал.
Все-таки глупо было показываться у Чикоте. Но это было как раз то, чем он мог похвастать, возвратясь к своим.
Когда мы вышли и свернули было вверх по улице, к подъезду Чикоте подъехала большая машина, и из нее выскочили восемь человек. Шестеро с автоматами стали по обеим сторонам двери. Двое в штатском вошли в бар. Один из приехавших спросил у нас документы, и, когда я сказал: «Иностранцы», — он сказал, что все в порядке, и отпустил нас с миром.
Выше по Гран-Виа под ногами было много свежеразбитого стекла на тротуарах и много щебня из свежих пробоин. В воздухе еще не рассеялся дым, и на улице пахло взрывчаткой и дробленым гранитом.
— Вы где будете обедать? — спросил Джон.
— У меня есть мясо на всех, а приготовить можно у меня в номере.
— Я поджарю, — сказал Джон. — Я хороший повар. Помню, раз я готовил на корабле…
— Боюсь, оно очень жесткое, — сказал я. — Только что закололи.
— Ничего, — сказал Джон. — На войне не бывает жесткого мяса.
В темноте мимо нас сновало много народу, спешившего домой из кинотеатров, где они пережидали обстрел.
— Почему этот фашист пришел в бар, где его знают?
— С ума сошел, должно быть.
— Война это делает, — сказал Джон. — Слишком много сумасшедших.
— Джон, — сказал я, — вы как раз попали в точку.
Придя в отель, мы прошли мимо мешков с песком, наваленных перед конторкой портье, и я спросил ключ, но портье сказал, что у меня в номере два товарища принимают ванну. Ключ он отдал им.
— Поднимайтесь наверх, Джон, — сказал я. — Мне еще надо позвонить по телефону.
Я прошел в будку и набрал тот же номер, что давал официанту.
— Хэлло, Пене.
В трубке прозвучал сдержанный голос:
— Олла. Que tal,15
— Слушайте, Пепе, задержали вы у Чикоте такого Луиса Дельгадо?
— Si, hombre. Si. Sin novedad.16 Без осложнений.
— Знает он что-нибудь об официанте?
— No, hombre, no.17
— Тогда и не говорите о нем. Скажите, что сообщил я, понимаете? Ни слова об официанте.
— А почему? Не все ли равно. Он шпион. Его расстреляют. Вопрос ясный.
— Я знаю, — сказал я. — Но для меня не все равно.
— Как хотите, hombre. Как хотите. Когда увидимся?
— Заходите завтра. Выдали мяса.
— А перед мясом виски. Ладно, hombre, ладно.
— Salud, Пепе, спасибо.
— Salud, Энрике, не за что.
Странный это был, тусклый голос, и я никак не мог привыкнуть к нему, но теперь, поднимаясь в номер, я чувствовал, что мне полегчало.
Все мы, старые клиенты Чикоте, относились к бару по-особенному. Должно быть, поэтому Луис Дельгадо и решился на такую глупость. Мог бы обделывать свои дела где-нибудь в другом месте. Но, попав в Мадрид, он не мог туда не зайти. По словам официанта, он был хороший клиент, и мы когда-то дружили. Если в жизни можно оказать хоть маленькую услугу, не надо уклоняться от этого. Так что я доволен был, что позвонил своему другу Пепе в Сегуридад, потому что Луис Дельгадо был старым клиентом Чикоте и я не хотел, чтобы перед смертью он разочаровался в официантах своего бара.
1938
МОТЫЛЕК И ТАНК
В тот вечер я под дождем возвращался домой из цензуры в отель «Флорида». Дождь мне надоел, и на полпути я зашел выпить в бар Чикоте. Шла уже вторая зима непрестанного обстрела Мадрида, все было на исходе и табак и нервы, и все время хотелось есть, и вы вдруг нелепо раздражались на то, что вам неподвластно, например на погоду. Мне бы лучше было пойти домой. До отеля оставалось каких-нибудь пять кварталов, но, увидев дверь бара, я решил сначала выпить стаканчик, а потом уже одолеть пять-шесть кварталов по грязной, развороченной снарядами и заваленной обломками Гран-Виа.
В баре было людно. К стойке не подойти и ни одного свободного столика. Клубы дыма, нестройное пение, мужчины в военной форме, запах мокрых кожаных курток, а за стаканом надо тянуться через тройную шеренгу осаждавших бармена.
Знакомый официант достал мне где-то стул, и я подсел за столик к поджарому, бледному, кадыкастому немцу, который, как я знал, служил в цензуре. С ним сидели еще двое, мне незнакомые. Стол был почти посредине комнаты, справа от входа.
От пения не слышно было собственного голоса, но я все-таки заказал джин с хинной, чтобы принять их против дождя. Бар был битком набит, и все очень веселы, может быть, даже слишком веселы, пробуя какое-то недобродившее каталонское пойло. Мимоходом меня разок-другой хлопнули по спине незнакомые мне люди, а когда девушка за нашим столом что-то мне сказала, я не расслышал и сказал в ответ: