Рассказы и очерки разных лет
Шрифт:
— Он сегодня сбил трехмоторный «юнкерс» над Харамой, а его ведомые отстали, ну, его и подшибли, хорошо еще, парашют не подвел, — сказал один из летчиков. — Вы, наверно, его знаете, это Плешак Джексон.
— А сколько ты падал, не раскрывая парашюта? — спросил другой летчик.
— Шесть тысяч футов, а когда раскрыл — думал, у меня диафрагма лопнет. Меня словно надвое перерезало. «Фиатов» было, должно быть, десятка полтора, и надо было уйти пониже, чтобы не достали. А потом пришлось поработать со стропами, чтобы дотянуть до своего берега.
— Фрэнку пришлось срочно вернуться в Алькалу, — сказал летчик. — А мы тут затеяли игру. Но нам тоже надо вернуться до рассвета.
— Не желаю играть в кости, — сказал Плешак. — Желаю пить шампанское из стаканов с окурками.
— Я сейчас вымою, — сказал Эл.
— Здоровье товарища эрзац Санта-Клауса! — сказал Плешак. — За дедушку Клауса.
— Будет вам, — сказал Эл. Он собрал стаканы и понес в ванную.
— Он что, танкист? — спросил один из летчиков.
— Да. Он здесь с самого начала.
— Говорят, от танков сейчас никакого проку.
— Вы уже ему об этом говорили, — сказал я. — Не довольно ли? Он весь день был в деле.
— А мы нет? Но я серьезно спрашиваю, от них правда нет проку?
— Немного, но от него-то прок есть.
— Я не сомневаюсь. Он, по всему видно, хороший парень. Сколько они получают?
— Получали по десять песет в день, — сказал я. — Теперь он на лейтенантском окладе.
— Испанского лейтенанта?
— Да.
— Вот чудак. Или он здесь из-за своих убеждений?
— Да, из-за убеждений.
— Тогда понятно, — сказал он. — Эй, Плешак, должно быть, не сладко выбрасываться на такой скорости, да еще с оторванным хвостом?
— Да, не сладко, — сказал Плешак.
— И как ты себя чувствовал?
— Я все время думал, товарищ.
— А сколько выбросилось с «юнкерса»?
— Четверо, — сказал Плешак. — А всего их там было шесть человек. Пилота я подстрелил наверняка, я заметил, когда он прекратил огонь. У них бывает еще второй пилот, он же и пушкарь, но того я, наверно, тоже прикончил. Не иначе, а то бы он продолжал стрелять. А может быть, он задохнулся. Во всяком случае, вывалились четверо. Хотите, я все подробно расскажу? Это у меня хорошо получается.
Он сидел на кровати с большим стаканом шампанского в руке, и его розовая лысина и розовое лицо лоснились от пота.
— Почему никто за меня не выпьет? — спросил Плешак. — Я хочу, чтобы все товарищи выпили за меня, а потом я опишу эту сцену во всей ее красоте и ужасе.
Все мы выпили.
— На чем я остановился? — спросил Плешак.
— На том, как ты вышел из отеля «Мак-Алистер», — сказал один из летчиков. — Во всей твоей красоте и ужасе. Не ломайся ты, Плешак. Как это ни странно, мы хотим тебя послушать.
— Я расскажу, — пообещал Плешак, — но прежде надо еще выпить шампанского. — Он допил свой стакан, когда пили за него.
— Этак он, пожалуй, уснет, — сказал другой летчик. — Не наливай ему больше полстакана.
Плешак
— Я расскажу, — сказал он, — только налейте еще.
— Слушай, Плешак, говори толком все как было. У тебя несколько дней не будет машины, а нам завтра летать, нам не только интересно, но и нужно знать, как все было.
— Я подал рапорт, — сказал Плешак. — Можете почитать на аэродроме. Там есть копия.
— Не ломайся, Плешак. Рассказывай.
— Ну и расскажу, — сказал Плешак. Он похлопал глазами, потом сказал Элу: — Здорово, товарищ Санта-Клаус. Сейчас расскажу. А вы, товарищи, слушайте.
И он рассказал.
— Все было непередаваемо и прекрасно, — сказал Плешак и отпил из стакана.
— А ты без предисловий, — сказал кто-то из летчиков.
— Я испытал глубокие чувства, — сказал Плешак. — В высшей степени глубокие чувства. Чувства чистейшей воды.
— Пошли, ребята, — сказал какой-то летчик. — От розовой плеши толку не добьешься. Или еще раз сыграй.
— Добьешься, — сказал другой. — Он еще прогревал мотор.
— Меня критикуют? — спросил Плешак. — И это благодарность Республики!
— Послушай, Санта-Клаус, — сказал Эл. — А как все-таки это было?
— И это вы спрашиваете меня? — воскликнул Плешак. — Вы задаете вопросы мне? Да вы были когда-нибудь в деле, товарищ?
— Нет, — сказал Эл. — А брови я подпалил, когда брился.
— Не кипятитесь, — сказал Плешак. — Я расскажу этот неописуемый и прекрасный эпизод. Я ведь, знаете, не только летчик, но и писатель.
И он мотнул головой в подтверждение своих слов.
— Он пишет в меридианский «Аргус». Без перерыва. Его никак не могут остановить.
— У меня талант, — сказал Плешак. — Талант свежего и оригинального описания. У меня есть газетная вырезка. Я ее потерял, там так и сказано. Вот я хочу вам все описать.
— Ладно. Ну и как все это было?
— Товарищи, — сказал Плешак. — Это неописуемо. — Он протянул стакан.
— Ну, что я говорил, — сказал кто-то из летчиков. — Двух слов связать не может. Он и за месяц не протрезвится.
— Ты, — сказал Плешак, — несчастная ты козявка. Слушай! После разворота я поглядел вниз и вижу — он дымит и все-таки тянет по курсу, прямо к горам. Но быстро теряет высоту, и я нагнал и дал сверху еще раз. Ведомые были еще со мной, он вильнул и задымил еще пуще. А потом люк раскрылся, и там как в доменной печи, а потом они стали вываливаться. Я сделал переворот через крыло, отвалил, сделал «горку», а сам смотрю назад и вниз, как они выбираются, словно из топки, как барахтаются, как раскрываются парашюты, будто большие красивые вьюнки, а «юнкерс» пылает — такого я никогда не видел — и штопорит, а под ним четыре парашюта, красивые такие и медленно плывут в небе, а один вдруг загорелся и стал падать быстрее, и я следил за ним, а тут пули, а за ними «фиаты», пули и «фиаты».