Рассказы и повести дореволюционных писателей Урала. Том 1
Шрифт:
— Эй вы, голуби!
Так потешает он гостей и свою натуру. И на заводе говорят:
— Загулял Димушко! Развернулся!
Если возникают хорошие начинания, то Димушко, как ярый мракобес, их тормозит и губит в самом зародыше.
Собираются передовые рабочие, говорят о своей разобщенности, решают сплотиться и открыть библиотеку.
Докладывают об этом Димушке, а он, ухмыляясь, говорит:
— Рожна в бок вам надо? Разврат один будет. Начитаются да умников корчить начнут. Идеи разные появятся. Если желаете развлечений — будут: летом — кегли, а зимой — каток. Это позанятнее вашей библиотеки и для здоровья лучше…
Новаторы невольно молча соглашаются с мнением сатрапа и мирно ретируются.
Так владычествует Димушко долгие годы.
И, наблюдая его деяния, всегда с краской смущения на лице вспоминаю о том, как в первые дни на заводе трепетал перед старшими служащими, ошибочно думая, что чем выше положение занимает человек, тем он совершеннее…
V
Неожиданно вспыхивает заря новой жизни, наступает светлая пора — дни скоротечных свобод.
Известие о манифесте создает восторженное настроение. Объявление свобод на заводе празднуют торжественно.
Многолюдная толпа служит на площади молебен.
Димушко проходит на площадь и, пошептавшись с отцом Иваном, облаченным уже в ризу, прячется среди группы, состоящей из торговцев, заводских смотрителей и мастеров.
Отслужив молебен, отец Иван произносит слово с призывом не злоупотреблять дарованными свободами. Для всех становится ясным, что нашептывал управитель священнику. Отец Иван, покорный влиянию Димушки, исполнил только его волю.
Вслед затем перед толпой выступает оратор, доселе скромный конторщик Веснин, с горячей речью о значении свобод. И как восторженно и смело звучит его голос, и с каким благоговением слушает его толпа! Слушая эти новые крылатые слова, толпа стоит, не шелохнувшись, но едва умолкает оратор, как вспыхивает движение, точно по ней бежит какой-то ток, и тысячи голосов покрывают пламенную речь могучим «ура».
Льются новые речи, и вдруг над толпой взвиваются флаги, и она, наэлектризованная, свободная и счастливая, направляется по улице с флагами и песнями.
Димушко выходит из толпы и удаляется по направлению к заводу.
Шествие по улицам продолжается до вечера.
Завод в этот день остается пустым — в нем дежурят только старики-сторожа да разгуливает мрачный одинокий Димушко.
А вечером, возвращаясь с завода, Димушко видит толпу манифестантов и, бледный и встревоженный, наблюдает за шествием, за развевающимися по ветру флагами. И слова свободных песен его пугают, как страшит суеверного раскат грома. Он немедленно призывает до десятка холопов и не отпускает их от себя до поздней ночи, думая, что рабочие, пожалуй, учинят над ним какое-нибудь насилие, хотя его страхи оказываются напрасными: все его игнорируют.
Канул в вечность памятный светлый день.
С этого дня Димушко совершенно изменяется, точно перерождается и становится новым человеком. Со служащими ласков и добр. На рабочих штрафов не налагает. Но все понимают, что он делает это из страха перед реваншем за прошлое и из желания казаться готовым идти в унисон с жизнью.
Целый месяц рабочие, улучив свободную минуту, собираются в кружки и сговариваются, как «выставить» управителя, чтобы навсегда избавиться от несправедливых обид и притеснений. Путь борьбы избирается самый мирный. Рабочие и служащие совместно составляют челобитную и, собрав сход, подкрепляют ее еще общественным приговором.
— Уберем Димушку! Будет, потешился! — уверенно говорят молодые.
— Это неплохо бы было… Да крепко он сидит… Корни пустил глубоко… — скептически замечают старики.
— Ничего! — храбрится молодежь. — Вон в Чермозе управителя в тачке вывезли… А мы что? Хуже, что ли?
Наконец, челобитная рабочих отсылается с депутатами к управляющему округом заводов, но тот отказывается принять ее и за требование удаления Димушки с должности грозит остановкой завода.
Рабочих это ошеломляет.
Старики, упав духом, ворчат:
— Вот заварили кашу! Закроют завод — голодать придется…
Молодые тоже приуныли, но не сдаются и говорят:
— Завод не закроют: мы не бастуем, беспорядков не делаем, а честью просим избавить нас от деспота.
Димушко, поддерживаемый управляющим, воспрянув духом, ведет борьбу с зачинщиками похода против него.
Завод переживает тревожные дни. То и дело вспыхивают пожары. В одну неделю насчитывают до двадцати поджогов. Не успеют потушить один пожар, как в набатный колокол уже снова звонят и облака зловещего дыма плывут по небу то в одном, то сразу в двух местах. Это стараются клевреты Димушки.
А сам он, рассчитывая на темные массы, пускает слух, что поджигают те, кто занимается «политикой». К разряду этих людей он относит всех, к кому не благоволит или кого считает своим врагом.
И вот по заводу бежит стоустая молва:
— Политика поджигает! — говорят старики да бабы, в воображении которых политика — своего рода баба-яга, колдунья и от дьявола.
— А вы ее, политику-то, видели? — насмешливо спрашивает молодежь.
— Мы-то не видали… Но говорят, что у нас многие записались к политике… Оттого и бунт затеяли… Политика против управителя идет…
Народ, всполошенный пожарами и доведенный до паники, теряется и не знает, что предпринять.
Димушко, не меняя тактики, доносит начальству: пожары, бунт, погибаю!
Рано утром завод оглашает бой барабана — в него вступает воинская команда… Вслед за ней прибывают власти: окружной инженер, судебный следователь, исправник и отряд урядников и стражников. Власти останавливаются в доме управителя, а для постоя солдат и стражников отводится свободное заводское здание.
Солдаты с ружьями на плечах разгуливают по заводу, а стражники-ингуши в папахах, с плетками гарцуют на конях по улицам.
Завод замер и ждет событий.
Все рабочие собираются в прокатном цехе и твердо решают никого единично не выдавать.
— Дело общее, и если придется пострадать, так пусть всех карают.
Приезжие власти являются в заводскую контору и начинают требовать туда для допроса рабочих поодиночке. Рабочие посылают к ним депутацию с докладом, что будут отвечать только все или изберут для этого уполномоченных, за показания которых будут отвечать все.
Тогда власти в полном блеске своих мундиров и под охраной солдат чинно выходят к рабочим.