Рассказы и повести

Тайц Яков Моисеевич

— Папа, а можно я потом пойду немножко погуляю?

— Если поблизости, около дома, тогда можно, а если далеко, тогда нельзя.

Миша ответил:

— Да нет, папа, я поблизости. А бинокль твой можно взять?

— Возьми. Только помни, Миша: поблизости! В переулки во всякие и не думай забираться.

— Да нет, папа, что я — маленький, что ли!

— А кто тебя знает!..

После завтрака папа снял с гвоздя белый халат и ушёл в госпиталь. А Миша проверил, лежат ли в карманах фонарик и книжечка, повесил на грудь

тяжёлый бинокль в жёлтом кожаном футляре и вышел из белого флигелька.

Глава вторая

БЕЛЫЙ ОСОБНЯК

Спешить было некуда. Миша остановился на крылечке, достал бинокль, наладил его по глазам и принялся обозревать окрестности.

Перед ним простирался большой больничный двор, обнесённый каменным забором. В заборе были железные ржавые ворота с калиткой. У ворот стояла каменная сторожка.

В глубине двора возвышалось длинное серое здание — главный корпус госпиталя. Все окна его были открыты. В них колыхались белые марлевые занавески. За корпусом был виден сад.

Какой странный сад! Все деревья чёрные, обгорелые, на ветвях — ни листика. Под деревьями на лавочках сидят раненые в голубых и белых халатах. Кто-то негромко играет на баяне.

А это кто? Миша покрутил рубчатое колесико бинокля. Он увидел среди раненых маленького человечка, вроде карлика. Нет, это не карлик! Это мальчик лет шести-семи. Интересно, как он попал сюда. Неужели он тоже был на фронте? Надо будет у папы спросить.

Так! Кажется, всё. Можно идти дальше.

Миша спустился с крылечка, пересек двор и вышел за ворота.

Хорошо было бродить по улицам, по которым ты никогда ещё не ходил, мимо домов, которых ты никогда не видел! Всё кажется каким-то загадочным, таинственным…

Миша с любопытством озирался по сторонам. Он видел узкую, кривую улочку. Вдоль неё тянулась глухая, исклёванная пулями монастырская стена. На той стороне возвышался разрушенный дом. В его пустых окнах синело небо. За ним виден был другой дом, и тоже разрушенный. Сколько здесь разрушенных домов!

Миша медленно шёл вдоль улицы. Она сильно отличалась от московских: сама улица была узкая, а тротуары — широкие. Народу на ней было мало. Вот пробежал мальчишка в жилетке и фуражке с перекошенным квадратным верхом. Миша долго смотрел вслед мальчишке. Вдруг из-за угла донеслась громкая, боевая, хорошо знакомая песня:

Кони сытые Бьют копытами…

Это, печатая шаг, шли красноармейцы. Миша обрадовался и пошёл за ними. Он шагал с ними в ногу и подпевал.

Незаметно он дошёл с красноармейцами до большой, широкой, прямой улицы. Надо, пожалуй, вернуться, а то ещё заберёшься куда-нибудь и не выберешься…

Постойте, а это что? Лошадь, коляска!.. Да ведь это извозчик, настоящий, живой извозчик! В шляпе, с кнутом!

А худая лошадь помахивает куцым хвостом и выстукивает подковами по каменным плитам: цок-цок, цок-цок! Миша достал книжечку и хотел было записать: «Видел живого извозчика».

Но тут Миша увидел, что по мостовой идёт большая колонна мужчин и женщин. Все несли на плечах заступы, ломы, топоры. Одна женщина махнула ему рукой: мол, пойдём с нами! Миша смутился, покачал головой и быстрей зашагал по тротуару.

Тротуар был сделан не из асфальта, а из больших каменных плит. Между плитами, в щелях, росла трава. Чудно: щель узенькая, с ниточку, а трава над ней густая и пышная.

Миша шагал по плитам, стараясь не наступать на щели, как будто играл в «классы». Каменные «классы» привели его к просторной площади.

Площадь окружали красивые дома. В глубине возвышалась большая зелёная гора. На вершине видны были развалины. Только не такие, как на улицах, не новые, а старинные развалины древней башни. Над башней весело реял новенький ярко-красный флаг.

По тротуару тихо брела старушка с корзинкой. Миша подошёл к ней:

— Скажите, пожалуйста, — вежливо спросил он, — как называется эта гора?

Старушка приветливо кивнула головой и что-то сказала по-литовски. Миша не понял, но вежливо ответил:

— Спасибо, бабушка!

У подножия горы стоял нарядный белый дом-особняк, окружённый лесами. На лесах стояли женщины и толстыми кистями проворно красили стены, карнизы и лепные колонны.

Миша подошёл поближе. Он долго смотрел, как широкие кисти гуляют взад-вперёд по стене, как становятся белыми карнизы, как блестит мокрая краска на толстых, круглых туловищах колонн. Ему нравилось, что в этом городе, где столько разрушенных домов, оживает большое красивое здание.

Потом он спохватился: надо идти.

Но тут из особняка вышел высокий худощавый человек в военной гимнастёрке. Его густые волосы были не то седые, не то припудрены мелом. Широкие плечи закапаны белой краской. Пустой левый рукав заправлен за ремень.

Он подошёл к Мише и, вытирая правой рукой лицо, на котором тоже были следы белой краски, спросил что-то.

— Извините, — сказал Миша, — я не понимаю.

Тогда человек сказал по-русски:

— Ты что, мальчик, пришёл записываться? Ещё рано. Вот кончим ремонт, тогда приходи.

Он что-то крикнул женщинам-малярам, те засмеялись и быстрей замахали кистями.

— Нет, — сказал Миша, — я не записываться… Я просто так… посмотреть. Я нездешний. Из Москвы…

— Из Москвы? Вот как! С кем же ты приехал?

— С папой.

— А кто твой папа?

— Он начальник госпиталя. Майор Денисьев.

— Денисьев?… — Человек в закапанной белилами гимнастёрке сразу весь просиял. — Я ведь его хорошо знаю. Лежал у него в госпитале. Передай ему большой, большущий привет от меня. Скажи: от товарища Шимкуса. Запомнишь?