Рассказы и сказки (1968)
Шрифт:
Вечера светлы и тихи. По утрам заморозки. Днем длинные волокнистые облака тянутся над городом и уходят куда-то за море. В просветах между ними ласково смотрит неяркое весеннее небо. Ненадолго выглянет солнце, скользнет по крышам, блеснет в лужах, отбросив от домов легкие пепельные тени, и скроется; потом опять выглянет.
В городе шумно и возбужденно-весело. Стучат экипажи. Хрипят и кашляют автомобили, зеркальной зыбью начисто блестят вымытые и протертые витрины магазинов. Кричат газетчики. А кое-где на углах уже продают по гривеннику маленькие букетики нежных парниковых фиалок. Пахнет духами
Впервые ранняя весна имеет для меня столько нежной прелести: я первый раз в жизни влюблен.
О любви я имею вполне определенные понятия, неизвестно откуда залетевшие в мою буйную голову. Любить можно исключительно весной. Это основное. Затем "она" должна быть изящна и загадочна. Объясняться в любви можно, если хватит храбрости, на словах, желательно в старом запущенном саду. А если не хватит храбрости на словах, то письменно на розовой, надушенной бумаге. Если любовь отвергнута, "она" сразу из загадочной и единственной в мире превращается в самую обыкновенную дуру. "И как, как это меня угораздило влюбиться!" Свидания назначаются обязательно вечером и обязательно где-нибудь "на углу". Соперников мысленно вызывать на дуэль и убивать беспощадно, как собак. Вот и все.
Светлый облачный весенний день. Большие блестящие лужи подсохли. И на полянах, под каждым кустиком, под каждым деревцом весело зеленеет новая, молодая, необыкновенно яркая травка.
Нынче я причащался, и на душе у меня светло. За завтраком я пью черный кофе с халвой и ем просвирку, потом иду гулять и встречаюсь с Борей Стасиным. Боря Стасин - личность, на мой взгляд, оригинальная. Он учится в одном классе со мной и считается хорошим учеником. Он блондин с высоким лбом, наклоненным верхней своей частью вперед. Нос у него маленький, вздернутый. Глазки голубые, умные. Рот, как у окуня, углами вниз. Он вечно сутулится, вертит длинными худыми пальцами. И сосредоточенно морщится. А когда улыбается, показывает передний зуб, который вырос у него боком. Фуражку надвигает на лоб, так что сзади поля так же приподняты, как и спереди. К "отрадникам" не принадлежит по причине трезвого взгляда на жизнь. Реалист и скептик до мозга костей. Мечтает сделаться корабельным инженером и часто шляется в порт. Я его люблю и считаю лучшим другом.
– Ты куда?
– В порт. Там, говорят, новые миноносцы пришли, трехтрубные. А ты?
– Я на море.
– Зачем?
– Мечтать.
– Гм! Скажите, чего же ты это вздумал мечтать?
Мне трудно ему объяснить, почему именно я вздумал мечтать, а потому я неопределенно роняю:
– Так.
Боря хитро щурится и показывает передний зуб.
– Может, пойдешь со мной в порт?
– Не.
– Идем, интересно: трехтрубные.
Сердце мое полно любви и счастья. Хочется с кем-нибудь поделиться. Боря - самая подходящая жертва: будет молчать, слушать и соглашаться.
– Ну ладно. Идем.
Мы проходим по весенним улицам и разговариваем о пустяках. Язык у меня чешется нестерпимо, и страстно хочется рассказать ему все: что ее зовут Таней, что я влюблен, что мне грустно, но я не знаю, с чего начать.
Приходим
Пахнет машинным маслом, морской солью, устрицами, теплым железом, пенькой. По гранитной набережной рассыпаны янтарные, граненые кукурузные зерна. Стаи сизых голубей, мягко треща гибкими крыльями, садятся на мостовую, клюют зерна и пьют воду из синих луж.
– Скажи мне, Борис: что такое любовь? - начинаю я издалека.
– Любовь... гм... наверно, это такое чувство, - мямлит Борис неопределенно.
– А ты был когда-нибудь влюблен?
– Конечно, нет, - искренне негодует он. - С какой это радости! А что?
– Да так...
Минуту мы молчим и смотрим, как, плавно огибая маяк, выходит в открытое море пузатый угольщик "Ливерпуль".
– А знаешь, Боря, я влюблен.
– Да-а-а? - тянет Боря с видимым интересом. Он уже привык к подобным разговорам. - Ну и что же? Кто "она"?
– Таня К. Знаешь дачу Майораки? С этой дачи. Такая черненькая... загадочная.
– Так надо, брат, поскорее признаваться.
– Как-то не выходит... Страдаю, знаешь...
– Чего ж ты, чудак, страдаешь?
– Да так. Вообще. Грустно.
– И ты ее любишь?
– Люблю.
Боря насмешливо улыбается и ставит вопрос ребром:
– За что?
– Вот странный! Разве любят за что-нибудь? Хотя... у нее папа художник.
– А сколько ей лет?
– Одиннадцать и два месяца. Но она очень умная. Хочешь на нее посмотреть? Полезем вечером к ним на дачу и посмотрим в окна. Ладно?
– Чего еще? Лезь лучше сам.
– Дурак.
– От такового слышу. Чтобы брюки порвать и чтобы еще садовник шею налупил.
– Не боюсь я садовника. Вчера вечером лазил и брюки не порвал.
– Ну и что?
– Ничего. Стоял у нее под окном и мечтал.
– А она?
– Учила уроки.
– Ты ей нравишься?
– Кажется. Вообще-то я, конечно, успех имею... - Мне еще хочется прибавить "у женщин", но не решаюсь.
Борис смотрит искоса на меня. Я неуклюж, вихраст и черен.
– Да... пожалуй... - говорит он с видом оценщика. - Малость постричься, и тогда ничего. Можно. Ну что ж, желаю тебе успеха.
– Спасибо, тебе тоже.
На праздники из института приезжает домой некто Магда Войницкая. Это добрый гений всех местных романов и сердечных увлечений. Нечто вроде свахи. Она очень хитра, дипломатична, как все институтки. Характером и лицом похожа на мальчика, лазит по деревьям и обожает кадетов. Устройством романов занимается исключительно из любви к искусству. Сразу же пронюхав, что я влюблен в Танечку, начинает деятельно и бескорыстно помогать. Я ее уважаю, но все-таки с ней надо держать себя осторожно.
– Здравствуйте, как поживаете?
Передо мной Магда. Физиономия у нее в высшей степени хитрая, в руках мешок.
– Здрасте. Ничего себе. Куда это вы с мешком?
– На море. Хочу набрать хорошей глины. Буду учить лепить... угадайте кого?
– Таню, - роняю я слово, которое уж три дня вертится у меня на языке.
– Да. Вы угадали. Таню. Именно ее.
Многозначительное "вы угадали" заставляет меня покраснеть и в замешательстве поднять с земли кусочек стекла.