Рассказы и сказки
Шрифт:
Он, конечно, понимал, что это большое преступление. Но он не сомневался, что его с радостью простят, когда увидят, сколько он наловил бычков.
Он был уверен, что принесет домой сотню больших, превосходных бычков. Он предвкушал триумф.
Кстати, во всем был виноват негодяй Колесничук.
Колесничук божился, крестился на церковь и ел землю, что знает на Среднем Фонтане место, где ловятся необыкновенные, сказочные бычки. Их можно легко и просто наловить две или даже три сотни. Их надо ловить обязательно в то время, когда дует особенный, чрезвычайно
В это утро под Петиными окнами появился негодяй Колесничук и стал делать знаки. По его красному, возбужденному лицу Петя сразу понял, что именно сегодня наконец задул "горищий-константинопольский".
Петя обжегся горячим чаем, выскочил во двор, засунул ранец за дрова, и они пошли, бодро шагая в ногу, на Средний Фонтан.
Действительно, дул "горищий-константинопольский", крепкий, довольно холодный ветер, и над взволнованным морем быстро шли - гряда за грядой серые осенние тучи.
Мальчики сняли башмаки, подвернули штаны выше колен и по камешкам, над которыми пенилась сердитая вода, перебрались на скалы. Тут они, не теряя золотого времени, приготовили "куконы", для того чтобы нанизывать бычков, размотали с фанерных дощечек самоловы, наживили их сырым мясом, которое вынул из грязного носового платка Колесничук, и забросили со скалы в открытое море.
"Горищий-константинопольский", который должен был, по словам Колесничука, всячески содействовать улову, не только не содействовал, но, напротив, мешал, как мог. Он развел такую волну, что самоловы поминутно сносило и путало. Их все время приходилось распутывать. Мутные волны, полные тины, весьма напоминающие зеленый борщ, со всех сторон, как-то беспорядочно, били в скалу и окатывали мальчиков с ног до головы, как из ушата.
Они с трудом удерживались на скользком камне, цепляясь озябшими пальцами за трещины. Это было мученье.
Разумеется, они не поймали ни одного бычка. Но они не хотели сдаваться. С упорством отчаяния они продолжали распутывать проклятые самоловы, наживлять и снова забрасывать. Проклятый "горищий-константинопольский" крутил и раздувал леску, вырывал из воды пустые крючки и норовил всадить их в глаз или в ухо. И вдруг новые Петины башмаки, стоявшие на скале, превосходные новенькие штиблеты, только что приобретенные в магазине Яковенко, легко скользнули и, как во сне, канули в воду. Канули вместе со своими новенькими гвоздиками, союзками, рантами, крючками, зелеными ушками и шнурками. Они булькнули и канули в пучину, покрытые омерзительно-зеленой волной.
Ледяной пот прошиб Петю. Ему показалось, что вокруг него обрушилась вселенная. Он жалобно улыбнулся и полез за ботинками в мутную воду, в глубине души понимая, что это дело безнадежное. Большая волна сердито покрыла его до пояса, и Петя стал карабкаться назад, но в это время его новая фуражка медленно сползла с головы и упала в воду.
– Хватай! - закричал Колесничук.
Но фуражка уже качалась на гребне волны, медленно наполняясь пенистой водой, - превосходная,
Фуражка медленно наполнялась водой и долго не тонула, но "горищий-константинопольский" относил ее все дальше и дальше в море. Она чрезвычайно медленно тонула, постепенно переходя из одного водяного слоя в другой, покачиваясь, уплывая и краснея своей муаровой лентой с золотым вензелем фирмы.
Отчаяние и бурная жажда деятельности охватили Петю, он быстро, дрожащими руками снял с себя гимназическую курточку и снова сделал попытку влезть в воду. Он просто прыгнул со скалы, но сразу же окунулся с головой в воду и не нашел дна, и Колесничук поймал его за руку и, пыхтя, вытащил обратно на скалу.
Но пока он его вытаскивал, Петина курточка медленно съехала со скалы, а следом за курточкой и пояс.
Скрученный пояс канул в воду так же быстро и безнадежно, как и башмаки, зато серая суконная курточка, совершенно новая, со светлыми блестящими пуговицами, твердым, еще не успевшим обмяться воротником и шелковой вешалкой с надписью "Бр. Ландесман", раскинув рукава, медленно поплыла вслед за фуражкой, увлекаемая в открытое море "горищим-константинопольским".
Тогда Жорка Колесничук схватил Петю за лодыжки и крикнул:
– Держи куртку!
Петя лег на скалу, свесился над водой и протянул руки к курточке. Она была еще совсем близко. Он даже почти схватил ее за рукав, но рукав как-то неосязаемо - как во сне! - скользнул по растопыренным пальцам мальчика, и волна отодвинула курточку еще немного дальше в море. Петя вытянулся изо всех сил, пытаясь снова схватить погружающийся рукав, но, вследствие закона преломления лучей в воде, обманулся и вместо рукава схватил длинную скользкую плеть морских водорослей.
А курточка, бледно мерцая светлыми пуговицами, причудливо преломлявшимися сквозь толстый слой мутно-зеленой воды, все уплывала и уплывала, теряя очертания, увлекаемая в открытое море беспощадным "горищим-константинопольским". Скоро ее не стало видно. Она набралась воды и затонула вслед за фуражкой.
Только теперь Петя понял весь ужас того, что произошло. Его лицо сморщилось, уши засветились, как красные фонарики, и он заревел самым жалким образом, как приготовишка.
– Ничего, - смущенно утешал его Колесничук, одной рукой крепко держа свои ботинки, а другой придерживая фуражку. - Ничего, Петька, не дрейфь. Если будут спрашивать, скажи, что потерял.
Самое возмутительное было это "если".
– Дурак, - произнес Петя, всхлипывая. - "Если" будут спрашивать! А то нет!
И он зарыдал, кусая губы и с ненавистью смотря широко открытыми глазами в разыгравшееся море, которое бесшабашно играло волнами и обдавало лицо брызгами, такими же солеными, горькими, как и его слезы.
– Скажи, что потерял, - тупо бормотал Колесничук, сам понимая, что говорит чепуху.
– Что потерял? - яростно закричал Петя.