Рассказы из Санта-Моники. Андалузские истории
Шрифт:
На второй день, с утра, пришло письмо из банка, в котором сообщалось, что, оказывается, перед отъездом его жена Валентина сняла с их общего счета ровно половину денег.
Ровно половину.
Что это, скорее всего, означает, было ясно даже дураку.
В день приезда ранним утром она позвонила ему сама: «Будь дома, пожалуйста, и не ложись. У меня к тебе серьезный разговор, Педро!».
Ничто в жизни не смогло бы испугать Педро Веласкеза сильнее, чем несколько этих слов. Тысячу раз пекарь проиграл в уме скорую встречу с женой и то, что на ней будет сказано. В самых разных вариантах и с самыми разными нюансами. Был
Они приехали часов в девять вечера, на двух машинах. Первым в его дом вошел мужчина из мотеля. Высокий, широкоплечий и загорелый. С кривой, неприятной усмешечкой на лице и небрежно засунутыми в карманы брюк руками. Окинув несколькими быстрыми и снисходительными взглядами скромную обстановку дома Веласкезов, он оперся плечом о коридорную стенку и кивнул несчастному пекарю, словно старому знакомому:
– Салют, дон Педро! Как ваши дела?
Веласкез смолчал, сжав зубы сильнее уличного бульдога, закусившего врагу глотку.
– Привет, милый! – прощебетала вошедшая следом Валентина. – Ты молодец, что дождался, не пришлось тебя будить. Познакомься, – протянула она руку в сторону обладателя хера размером с горную цепь Сьерра-Невады. – Это…
– Я знаю, – перебил Педро. – Его зовут Мигель Крусарес. И так же, как Адель, он живет в Манильве.
Глаза Валентины округлились, она пришла в замешательство.
– О! Педро? Откуда…
– Подождите, – вальяжный гость сузил глаза в попытке разобраться в недавних воспоминаниях. – А ведь мы с вами уже встречались, верно? Недавно. На прошлой неделе. Ваше лицо… Мне кажется…
– Теперь ты запомнишь мое лицо навсегда, – произнес Педро. – И ты, Валентина тоже, – пекарь обернулся в ее сторону. – Любовь всей моей не нужной никому в этом доме жизни, которой ты сама вынесла приговор!
С этими словами Педро Веласкез достал из-за спины руку с револьвером, который за прошедшие три дня разобрал, почистил от ржавчины, смазал и привел в боевую пригодность. Оружие работало как надо, он лично проверил его на жестяных банках в горах.
– Педро! Что ты делаешь? – воскликнула Валентина.
– Я лишь приведу этот приговор в исполнение.
Прямо на глазах у ошеломленного Мигеля Крусареса и своей любимой жены Педро Веласкез выстрелил себе в правый висок.
Валентина не успела даже взвизгнуть. Раскрыв рот в изумлении, она, словно немая рыба, наблюдающая за тем, что происходит за стенкой ее аквариума, глядела на рухнувшее ей под ноги тело мужа.
Из ступора ее вывел Крусарес. Он отступил назад к порогу, и ее отодвинул тоже, чтобы их обоих не задело стремительно расползающееся по полу темное пятно крови.
– Бог мой! – воскликнул Крусарес. – Я вспомнил его! Он заходил в номер мотеля. Что-то там искал… Зажигалку! День, если помните, был дьявольски жаркий, и я продлил номер на час, чтобы принять душ…
Крусарес посмотрел в глаза жене пекаря, которая все еще находилась в сильнейшем шоке, и предложил:
– Давайте вызовем полицию? Признаюсь, такое со мной впервые. За все годы, что я торгую оборудованием.
Через несколько десятков минут, которые требуются в Санта-Монике, чтобы разыскать в одной из городских таверн комиссара полиции, и убедить его, что на самом деле свершилось нечто, требующее его участия, жена Педро Веласкеза, Валентина давала показания полиции. Их записывал, прибывший
– Не знаю, что на него нашло… – рыдала жена пекаря, с трудом отвечая на вопросы. – Педро в последние дни был сам не свой. Я что-то чувствовала… Я хотела сделать так, чтобы он переступил через свою дурацкую гордость и принял все, что я задумала, как уже свершившееся. Раз уж мы никогда не покинем эту чертову Санта-Монику, то пусть хоть жизнь наша будет чуточку лучше. Я разыскала поставщика пекарского оборудования. Мы встретилась, договорились об авансе. Потом я съездила к нему в Манильву, заключить договор и отдать деньги. А сегодня привезла его поговорить с мужем. Чтобы синьор Крусарес, как специалист, сам объяснил, насколько выгоднее будет Педро работать по-современному, как все, с конвейерной аппаратурой. Я не знаю, что произошло… Педро воспринял это… Он просто убил себя на наших глазах!..
Примерно то же говорил и Мигель Крусарес, торговый менеджер, специализирующийся на оборудовании для пекарен, что ясно указывалось на всех его визитках и в прочих документах.
– Я торгую по всему побережью, – рассказывал он, заметно нервничая, что в подобных обстоятельствах не было удивительным. – Осовременить производство – для многих единственный выход. Мне встречались упертые ретрограды, особенно среди стариков, но… настолько? Вышибить себе мозги, лишь бы продолжать жить в начале века? Будь проклята Адель, подкинувшая мне эту клиентку!.. Адель? Это сестра моей благоверной, сержант, разрази ее господь вместе со всеми ее чокнутыми знакомыми!..
Среди сновавших по дому людей в форме, полицейских и медиков, выделялся один, стоявший как столб, недвижимо, с бледным, как соль, лицом. Это был Серхио Бунимара, который слышал все, что говорили Мигель Крусарес и Валентина Веласкез. По лицу его катились беззвучные слезы, он никак не мог прийти в себя от того, что случилось с его другом, и какую роль в этом происшествии сыграл он сам. Рассказать кому-либо, почему именно его товарищ Педро поступил так, как поступил, Серхио не решился.
Через три дня, когда вдова Веласкез вернулась с похорон, все купленное ею у Мигеля Крусареса оборудование уже стояло на своих местах. Жена влюбленного в свою работу пекаря, разумеется, знала, как делается хлеб. Не снимая траурного платья и вуали, она замесила тесто в самом большом чане, который нашелся в пекарне. Затем вышла ненадолго в жилую часть дома, откуда вернулась с небольшой, похожей на спортивный кубок, урной. Плотно подогнанную крышку украшала изящная эмалированная вставка с изображением святой Моники, а на боку урны желтела прямоугольная латунная пластинка: «Педро Антонио Химера Веласкез. 5 марта, 1942 – 24 августа, 1979».
Валентина сняла крышку и высыпала из урны все, что в ней было, в приготовленное тесто.
Новое оборудование она решила не трогать, воспользовавшись старой печью Педро. Хлеб был готов меньше чем через час.
Жена пекаря открыла ставни, отделяющие лавку от улицы, и выставила на прилавок свежеиспеченные караваи любимого хлеба Педро. «Пан де крус» – того самого, что перед печью рассекают по будущей корке двумя ударами ножа, чтобы в итоге получился крест.
На черной аспидной дощечке, на которой муж кусочком мела писал обычно их ассортимент и цены, старательным, женским почерком Валентина вывела: