Рассказы о капитане Бурунце
Шрифт:
А бухгалтер теперь куда реже присаживался к столу. Наконец-то у него было время и поболтать, и погулять, и покурить! С каждым днем он все больше работы перекладывал на Воронцова. Тот на все соглашался. Только ни разу не смог Алексан уговорить его распить вместе хоть одну бутылочку.
— Вы бухгалтер, я кассир-счетовод. Что люди подумают, если увидят слишком большую нашу дружбу?
И все же, как Воронцов Ераносян ни остерегался, находились люди, кидавшие в него грязью.
Степан Бурунц давно знал Воронцова.
Бурунца неожиданно вызвали в районный отдел милиции. Начальник Габо Симонян сказал:
— Знаешь в селе Кох счетовода Воронцова? Что за человек? — Он сразу припомнил историю о возвращенных десягги тысячах и поморщился:-Донос на него. Анонимка. Вообще непонятно, почему к нам направлено… Но раз поступило, должны проверить… Будто этот Воронцов ездил в город с колхозниками на двух машинах продавать овощи. Выручили семь тысяч. Бухгалтер не проконтролировал, и Воронцов внес в кассу только две тысячи.
Начальник с неудовольствием бросил в ящик анонимное письмо.
— Тактично проверь все это, Степан. Может, наговор, а может, что и есть. Всякое случается.
И в тот же день Бурунц поехал в село Кох.
Не меньше получаса он провел в колхозной конторе. Все ждал, когда счетовод хоть на минутку выйдет. Но тот словно прилип к стулу и мерно махал рукой, разбрасывая на счетах костяшки. Тогда участковый уполномоченный вызвал на веранду Алексана. Выяснилось, что бухгалтер и вправду еще не проверял кассу.
— А что? — спросил он настораживаясь.
— Проверь.
Встревоженный Алексан вернулся в бухгалтерию. Помолчал, пофыркал, потом заставил счетовода подать отчетность. Выручка составляла семь тысяч двести рублей с мелочью. Все деньги были в наличности.
Проверка происходила при тягостном молчании. Закончив подсчеты, Алексан торжественно прихлопнул ладонью разбросанные по столу деньги и значительно взглянул на участкового уполномоченного.
Воронцов, по видимому, все понял.
— Это, значит, по мою душу приходили? — недобро усмехнулся он.- Как ни живи, людям не угодишь…
Бурунцу было неловко, и он уводил глаза в сторону. Чего не сделают зависть и злоба! Честность этого человека всему району известна, и все же кто-то пытается очернить его…
А после этого в райотдел поступило еще три или четыре анонимных письма, написанных разными почерками. Как съездит Воронцов Ераносян с колхозниками в город, так на него и донос. Деньги утаил. Мясо присвоил. Бурунцу уже надоело проверять — каждый раз все оказывалось выдумкой. Теперь он не таился от Воронцова.
— Опять, счетовод, придется тебя пощупать,- говорил он вместо приветствия.
А Воронцов отшучивался:
— Что, Степан, не продал я еще наш колхозный клуб спекулянтам со всеми его пристройками?
Наконец районные организации перестали обращать внимание на анонимки. Но кляузники оставили в покое честного человека лишь в недавнее время. Примерно полгода назад прекратились доносы на Воронцова.
Поэтому Бурунц удивился, когда жена сказала ему, что парикмахер Шагэн, приехавший из Коха, шепнул ей, будто счетовод Воронцов растратил какие-то немыслимые деньги.
— Опять началось! — возмутился Бурунц.
Но он не успел как следует обдумать эту новость. Аспрам носилась по квартире со счастливым лицом, быстро собрала завтрак, положила на тахту свежевыглаженную гимнастерку. И все время делала руками какие-то странные движения — то выкладывала их на стол, то вертела перед глазами мужа. Степан Бурунц молча ел яичницу, приготовленную на огромной сковороде.
— Погляди-ка, Степа! — вдруг сказала жена, заливаясь счастливым смехом, и выставила вперед руки. Ногти были покрыты ярко-красным лаком.- Маникюр! — объяснила она и поглядела на мужа большими, полными восторга глазами.
Маникюр она сделала у парикмахера Шагэна, «передвижного парикмахера», как называли его в Урулике. Он ездил по селам на собственной машине «Москвич», украшенной вывеской: «Бритье и стрижка для мужчин, всевозможные услуги для дам». Шагэн — приезжий армянин, вернувшийся всего несколько лет назад на родину из Франции, старик с печальными глазами,- усадил Аспрам в кресло и с горькой усмешкой осмотрел ее руки.
«Мадам,- сказал он,- жена советского офицера… Постараемся быть культурными людьми, мадам!»
Аспрам долго колебалась. Но, когда ее подруга, телефонистка Вануи, прошла по селу, блестя красными ногтями, она не смогла устоять.
Степан Бурунц отодвинул сковороду и шумно поднялся с места. Он взял большую руку жены, измученную трудной домашней работой, и брезгливо повертел перед глазами. Рука с накрашенными ногтями не понравилась ему. Он положил ее на стол, как оставляют ненужный предмет, и пошел надевать гимнастерку. Аспрам следила за ним потускневшими глазами.
— Кто-нибудь видел? — спросил он.- Хвасталась уже?
Возвращаясь из парикмахерской, Аспрам прошла по селу, то и дело заговаривая с соседками. Поправляла волосы, жестикулировала. Выставляла крашеные ногти. Маникюр на руках жены участкового уполномоченного видели десятки людей.
— Ты хоть бы подумала, что у тебя муж пока еще не народный артист республики. Мы с тобой в колхозе живем.
— Колхозники не должны быть культурными? — слабо возразила Аспрам.
Он властно распорядился:
— Этих маникюров в моем доме еще не бывало, слава богу, и чтобы в дальнейшем тоже не было!