Рассказы о Москве и москвичах во все времена
Шрифт:
Однако по Москве горели еще и газовые рожки, а кое-где тлели и керосинки. Не все сразу. Но в один голос иностранные гости, в Москву приезжавшие, заверяли, что наша древняя столица освещена ничуть не слабее любого европейского города. Да и в самом деле, не только же бедственным пожарам Москву освещать… Повидала их Москва во свои-то века, вряд ли когда-либо другой город столько горел…
А потом Москва надолго растворилась в ночи. В Великую Отечественную и в окно-то глянуть вечером страшно было: полная, беспросветная темень. В наших окнах, помню, висели рулоны плотной черной бумаги, обрезанной вплотную в оконном проеме. Патрули, ходившие по улицам и дворам, высматривали малейшие щели, сквозь которые свет пробивался,
В преддверии своего 850-летнего юбилея Москва как бы заново родилась и ярче прежнего высветилась. Столько старых прекрасных зданий, умело подсвеченных, возникло, будто на сцене! А мы-то ходили мимо, не замечая их…
Целая наука — освещение города. У нас этим занимается научно-производственное объединение «Светосервис». Специалисты объединения начали с освещения Казанского собора и гостиницы «Украина», и очень удачно начали, а теперь высветили более трехсот зданий нашего города, мосты, телебашню, сооружения на Поклонной горе. Совсем иной — нарядной, праздничной стала Москва. А ведь столько последних лет считалась она самой темной из всех европейских столиц и безвозвратно, казалось, утратившей русский свет. Но нет, не утратила.
Как не утратила, сохранила в себе тепло и свет своей души и сердца. Ведь столько на свете городов, к человеку холодных и равнодушных… А Москва такой никогда не была. Всегда привечала гостей, согревала и хлеб-соль подносила. Откуда такое в городе… Казалось бы, что город — стены да стены… А нет! Душа есть и в городе. Наверное, это наша душа. И тех, кто из века в век строил Москву.
Смерть актрисы
Если спускаться по Тверской к Манежной площади, то, не доходя до Центрального телеграфа, справа за высоченной аркой откроется Брюсов переулок, круто сбегающий вниз, к церкви Воскресения усопшего на Успенском Вражке, поставленной еще в 1629 году. А по левую руку в переулке — первый невзрачный дом № 12, его еще называют «Дом артистов». Здесь, на втором этаже, в квартире № 11, и разразилась трагедия 14 июля 1939 года.
Стояло жаркое лето, хозяина квартиры — Всеволода Эмильевича Мейерхольда почти месяц как арестовали и упрятали в недра Лубянки, а потом — Бутырской тюрьмы, дети были на отдыхе, и в большой квартире в центре Москвы, помимо Зинаиды Николаевны Райх, была лишь домработница Лидия Анисимовна.
А накануне, точнее за два дня до убийства, здесь была пятнадцатилетняя девочка Маша, внучка Мейерхольда. В тот день она застала Райх в хорошем настроении, и та лежа на диване что-то читала. Чело ее было безоблачно.
Мария Алексеевна Валентей — та самая далекая девочка, а ныне заведующая Музеем-квартирой Мейерхольда, сидит передо мной и наотрез отказывается не только что-то рассказывать о тех событиях, но даже и вспоминать. Я ее понимаю.
Но все же, даже и вопреки ее желанию, что-то в памяти и выплывает, и из разрозненных обрывков складывается драма, разыгравшаяся вот в этих стенах.
Глубокая ночь. Райх долго плескалась в ванной, а потом по коротенькому коридору — всего-то шесть-семь шагов, прошла в гостиную. Кажется, свет в ней горел. Здесь на нее и напали двое. Один из бандитов всадил ей нож в грудь. Она упала, обливаясь кровью и призывая на помощь. Окна были распахнуты, и, надо думать, крики ее многих тогда разбудили. Однако никто не откликнулся и, насколько известно, в милицию не позвонил.
Выскочила Анисимовна, ее с ходу ударили чем-то тяжелым по голове. После этого нападавшие рванули на лестницу. Домработница, придя в себя, с громкими криками кинулась следом за ними. Входная дверь у нее за спиной захлопнулась, и вернуться в квартиру и оказать помощь Зинаиде Николаевне она уже не смогла. В ужасе она побежала на поиски дворника. А тот, упрямый, глупый мужик, отказался выламывать дверь до тех пор, пока не приедет милиция.
Когда появилась «скорая помощь», Райх отнесли в машину, и она по дороге в больницу тихо, от потери крови скончалась.
Анисимовна отделалась раной на голове и ужасом, что пришлось ей в ту ночь пережить. Потом она внезапно бесследно исчезла.
Жизнь и смерть этой яркой женщины интересна нам прежде всего потому, что она была женой двух великих людей: Мейерхольда, а прежде — Есенина.
Встреча с Есениным оказалась настолько случайной, что уж случайней не бывает. Он заглянул в редакцию какой-то маленькой газетки, а она там секретарем-машинисткой работала. Человека, к которому Есенин пришел, на месте не нашлось, и он присел поболтать с молодой и красивой девушкой. А когда человек тот вернулся и пригласил Есенина в свой кабинет, тот и не захотел подниматься: «Лучше я уж тут посижу». Ну и досиделся — через три месяца они с Зиночкой поженились. Она была юна, хороша и уже с округлыми чудесными плечиками. Не они ли пленили его?
У них родился сын Константин и дочь Татьяна, а жизни семейной не получилось — года два и прожили вместе всего. Зина старалась его удержать, стремилась женой быть хорошей, да только разве ветер удержишь? Да и время было такое — бури неслись одна за другой: 1917 год.
Детей Есенин любил, хоть и мало времени для них находил. Пошли даже слухи, будто Есенин решил их у матери умыкнуть, и Зинаида их спешно отправила в Крым. С Есениным же они еще долго встречались время от времени.
С Таней и Костей он зашел проститься домой к Мейерхольду и Зине, когда уезжал в Ленинград, за несколько дней до того, как его нашли в «Англетере» с петлей на шее.
С Мейерхольдом у Зинаиды общих детей не было. Он ей казался недосягаемой горной вершиной, да и как иначе могло быть? Их разделяет чуть ли не бездна времени, она — его студентка и перед ним преклоняется. Он, вопреки всем и вся, делает из нее актрису, и только благодаря его стараниям она в тридцать лет получила свою первую роль.
Публика терпеливо к ней относилась, хотя и понимала: не тот талант, что у Бабановой, у которой Мейерхольд отнимал главные роли и отдавал их жене. Бабанова, стиснув зубы, терпела. Говорила, что согласна быть и дверной ручкой в театре, где творит Мейерхольд. А критика Райх нещадно долбала, хотя она и набирала от спектакля к спектаклю.
Когда стало известно о смерти Есенина, Райх едва не лишилась рассудка. Кидалась от сына к дочери, судорожно их обнимала, рыдала, кричала: «Ушло наше солнце!» И Мейерхольд, сам тяжело переживавший гибель Есенина, как мог ей помогал. На Ваганьковском кладбище, у гроба поэта, то и дело негромко ей говорил: «Ты же обещала, обещала держаться…»
Когда в том же 39-м Мейерхольда арестовали и пришли в эту квартиру с обыском, рассказывает мне Мария Алексеевна, Райх вела себя возбужденно — возмущалась, делала чекистам резкие замечания, выхватывала у них из рук всякие бумаги, что те находили в столе Мейерхольда. Наверное, она не понимала, что уже ничего невозможно поправить… Верила, что все происходящее — нелепость, недоразумение, которое разрешится само собой…