Рассказы о веселых людях и хорошей погоде (илл. Медведев)
Шрифт:
Павлуха отодвинулся от него на самый край валуна. Но Роман дотянулся, снял с Павлухиной головы мохнатую шапку и вытер ему мокрое от слёз лицо.
— Перестань хлюпать. Что у тебя за беда? В школу-интернат — пожалуйста. В ремесленное — будь любезен с нового набора. А сестрёнку твою устроят и мамке пропасть не дадут. Нюни цедить причины нет. А тебе всё мало, всё сразу подавай. Как же — пуп земли вырос. Один философ, знаешь, воскликнул: «Человек — это удивительно!»
— Ты за столом иначе говорил, —
— Тогда я про одно говорил, сейчас про другое…
— Тебе легко говорить. — Павлуха подтянул голенища сапог повыше, застегнул ватник на все четыре пуговицы. — Пойду, — сказал он. — Матерь, наверно, моё письмо получила… Обрадовалась, известно…
— Да замолчишь ты, наконец! — крикнул Роман. — Сидит тут и гудит… А моя мать никогда от меня письма не получит… Я тоже шёл! Война была. Немец пёр по дорогам на железных колёсах. А мне шесть лет. Без отца, без матери, без хлеба. Шёл и не плакал. Старый человек меня подобрал. Скрипка у него была в чёрном футляре…
Роман толкнул ногой большой камень, и он покатился в пыльном клубке, увлекая за собой маленькие камушки. Роман глядел, как сшибаются друг с другом каменья, как текут они сухим ручейком.
— Скрипка у него, — повторил Роман. — Главная струна на скрипке порвалась. Он у всех спрашивал: «Простите, не найдётся ли у вас струн для скрипки?»
Люди смотрели на него, как на полоумного. Война кругом, а он струны спрашивает. Я ему пообещал, когда вырасту, сколько хочешь струн куплю, самых толстых, чтобы не рвались. Он засмеялся. Сказал: «Будет у тебя сын, научи его музыке. Вот и всё. Вот мы и квиты… будем».
Роман позабыл, наверное, про Павлухину беду. Он положил руку ему на плечо, встряхнул слегка.
— Песню знаешь? «По дальним странам я хожу и мой сурок со мною»… Этой песне он меня научил… Солдаты-красноармейцы сидели вокруг костра. Концентраты в котелках варили. У дороги их пушка стояла. Они пушку из окружения вытащили. Так с нею шли и не бросали. Дали нам красноармейцы концентратовой каши. Просят: «Сыграй, отец, — может, последний раз музыку слушать…»
Старик достал скрипку, извинился, что одной струны не хватает, и заиграл. Я запел.
Солдаты глаза попрятали. Не так они себе начало войны представляли. Молчали солдаты, когда я кончил петь, только сосали цигарки до такого края, пока в носу палёным не запахло. Старик тогда им сказал:
— Извините, товарищи бойцы, я вам сейчас сыграю другую, очень красивую песню.
Начал он было играть и опустил смычок:
— Простите, товарищи военные, не хватает у моего инструмента голоса для этой песни. Эту песню на серебряных трубах играть нужно. — Он вдруг прижал скрипку к груди и запел: — «Вставайте, люди русские!»
Роман высморкался в большой, как салфетка, платок, нашарил под ногами ещё один
Павлуха смотрел на вершины сопок, лиловые от подкрашенного солнцем тумана. Если бы сейчас война, разве пустил бы Павлуха слезу. Он бы…
— Старик меня в Ленинград привёз. Определил в детский дом. Потом я узнал, что он умер в блокаду… Ты себе и представить не можешь, скольким людям я на свете должен. Всей моей жизни не хватит, чтоб расплатиться. Они про меня и забыли, наверное. Был такой парнишка — Ромка-детдомовец. Был парнишка — Ромка-фезеушник. Почему был? Он есть. Он сейчас стал Романом Адамовичем!..
Роман сильно толкнул камень ногой. Камень покатился по склону, покачался на самой кромке утёса и заскользил вниз, ломая невидимые отсюда кусты.
— Эй вы там! — раздался сердитый окрик. — У вас что в голове?
Снизу из-за утёса показались два сухих кулака. Потом на скалу вскарабкался пожилой человек в брезентовой куртке.
— Это ты толкаешь камни? — спросил он у Павлухи. — Инструмент мне сейчас чуть не сломал…
Роман поднялся, кашлянул.
— Это я, Виктор Николаевич… Виноват…
Пожилой человек посмотрел на обоих исподлобья, как-то смешно шевельнул щекой.
— А хоть бы и так. Недоструганная какая-то молодёжь нынче. У вас по три стружки в голове на брата… Сапоги какие-то напялил, ботфорты… Мушкетёр. — Он кивнул на Павлухины сапоги, вытащил из кармана серебристую коробочку, положил под язык большую белую таблетку, сказал, причмокнув:
— Ладно, камень далеко упал. Это я так, для острастки… О чём говорили?..
— Так, — смущённо сказал Роман. — Биографию Павлухе рассказывал.
Виктор Николаевич окинул мальчишку быстрым ухватистым взглядом.
— Это и есть знаменитый землепроходец? Мне ваша девушка про него рассказывала, Зина-секретарь…
А на другой день в квартиру Романа пришли: секретарь комсомольцев — Зина, председатель постройкома — Игорь и пожилой человек — инженер-геодезист Виктор Николаевич. Шея у геодезиста была замотана шарфом, кожа на лице тёмная и твёрдая.
— Вот, — сказала Зина, — Виктор Николаевич.
Геодезист кивнул, сказав вместо приветствия:
— Вот так Павлуха. Сапоги-то, глядите, какие. Мне бы такие. Крепкие сапоги. Мужская обувь.
— Виктор Николаевич имеет право школьников к работе привлекать во время летних каникул, — объяснил Игорь. Он глядел на Павлуху с победной гордостью. А Зина, посмеиваясь, грызла сухарь, словно это и не она привела сюда Виктора Николаевича. — Жить станешь в общежитии, аванс на первое время тебе выдадут, а уж дальше всё с Виктором Николаевичем. Он теперь твой начальник. Собирай барахлишко, мы тебе койку покажем в общежитии, — распоряжался Игорь. — Давай, Павлуха.