Рассказы опустевшей хижины

Сова Серая

По звериной тропе, которая постепенно сделалась гладко утоптанной и хорошо заметной, проходили порой удивительные звери. Огромный лось — вожак стада, степенно передвигающегося, словно длинная процессия, был завсегдатаем у подножия нижних холмов. И каждый год, когда первые заморозки покрывали золотом и бронзой листья осины, он приходил на поляну и располагался стойбищем со своим стадом. Отсюда раздавался на весь мир его тревожный трубный клич. Но пришло время, когда вожаком стал другой лось, — в ту осень он провел свое стадо через перевал, даже не остановившись у сосны.

Как-то раз забрела сюда свора степных волков — койотов,— эти хищники редко встречаются на такой высоте. Свирепые и осторожные, с разбегающимися косыми глазами, они вскарабкались

по склону горы, потоптались с беспокойством на поляне, потом легкими, пружинящими прыжками убежали прочь и больше сюда не показывались.

А однажды пришел на поляну медведь-гризли, настоящий великан. С тех пор он повадился сюда ходить довольно часто. По своему характеру он был добродушным зверем, но стоило его рассердить, и он делался свирепым и опасным. Он был королем этих гор, грозой для всех обитателей окрестных мест. Когда он поднимался на задние лапы, на груди его отчетливо выделилась серебристая подкова, словно королевская эмблема. Огромный зверь — восемь футов от носа до хвоста, четыре фута высотой, если мерить до плеча, с громадными клыками—казался ужасно сильным. Но он не нападал и не ссорился напрасно, и больше всего любил тишину, часто грелся на солнце, питался корнями и ягодами, да еще рыбой, которую ловил в горном ручье, протекавшем возле поляны. Пообедав хорошенько, он ложился под дерево, облизывал свои лапы и дремал, и, быть может, ему даже снились сны.

Он подолгу пристально смотрел вниз, где простиралась привольная прерия, уходящая в бесконечную даль. Время от времени по просторам прерии темным потоком передвигались черные ревущие массы, они застилали холмы и долины словно движущимся ковром. Иногда вдоль края этих передвигавшихся потоков живых существ поднимались облака пыли, и до перевала доносился едва различимый, далекий вой волков, потом более пронзительный, более дикий звук, и бой барабанов, и ритмический гул. Медведь проявлял тогда явное беспокойство.

Что же там происходило? Это передвигались сплошным черным потоком бесчисленные стада бизонов в сопровождении свор койотов. Высокие меднокожие люди спешили сюда легкой походкой; они собирались здесь целыми племенами и загоняли бизонов в наскоро сколоченные корали и там убивали их, стреляя из лука. Это происходило еще в те далекие времена, когда у индейцев не было лошадей.

Медведь все видел и слышал. Но никому не известно, что за мысли роились в его голове, какие чувства волновали могучего зверя, когда он долго всматривался своими маленькими проницательными глазами в ту далекую, неизвестную ему страну с ее необъятными просторами и незнакомыми обитателями. То не были родные места гризли, и он никогда туда не ходил. А могучая сосна, великан среди деревьев и тоже старая, как и он сам, стала для него как бы тихой пристанью — ему не было теперь так одиноко. Ему казалось, что сосна живая и что она его друг, хотя и была такая тихая и никогда не двигалась с места. В знак дружбы он сделал заметку зубами на стволе сосны.

И сосна, которую никто не трогал с того самого дня, когда четыреста лет назад кролики ранили ее своими крошечными зубами, вдруг почувствовала неведомую радость: теперь она знала, что в ней теплится жизнь. Когда медведя не было, земля у ее корней казалась такой голой и пустой; но как только старый гризли возвращался и занимал свое привычное место, сосна трепетала ветвями от радости. А медведь лежал довольный, успокоенный в тени любимого дерева и глядел на бескрайнюю прерию, которая уходила в неведомую даль.

Эта удивительная дружба длилась почти полвека. Теперь гризли стал старым, очень старым... Наконец пришла весна, когда он все дольше и дольше лежал, прислонившись к стволу сосны, а к концу лета почти не вставал со своего места, если не считать коротких прогулок за ягодами или же к ручью, чтобы напиться; сил охотиться за форелью у него уже не хватало.

Листья быстро желтели, краснели, и лес заиграл волшебными красками осени — была пора индейского лета [* Индейское лето — это теплая пора осени, наше бабье лето. (Прим, перев.)]. В дымке

тумана суровые очертания гор вырисовывались мягче. Как-то раз перед самым листопадом, когда медведь лежал, прислонившись к стволу дерева, и прислушивался к тихим напевам ветра, игравшего среди ветвей, загадочная привольная прерия, которой он так часто любовался, показалась ему как бы застланной туманом и более далекой, чем всегда. Он очень устал в тот день... Но вот он почувствовал чудесный покой во всем теле, и его стало клонить ко сну... Широкая равнина поблекла и исчезла. И шепот сосны звучал все тише и тише, как будто доносился откуда-то издалека, пока, наконец, не замолк.

Медведь умер.

Горькая судьба была у старой сосны: все, кто ее любил, умирали, а она продолжала жить в печальном ожидании, что последний из друзей умрет... И вот она стояла одна на горном перевале, суровая, как бессменный часовой.

После смерти медведя орлы свили гнездо на ее вершине — король и королева воздушного пространства. Они кружились высоко над скалами с удивительной легкостью; парили в поднебесье, описывая все более и более широкие круги, поблескивая крыльями в лучах солнца. Каждый год у птиц появлялись орлята, и гнездо на вершине сосны с его молодыми обитателями было предметом постоянной заботы двух королевских птиц. И сама сосна оберегала их пока, наконец, сотню лет спустя гнездо не опустело. Но прилетела другая орлиная пара. С тех пор орлы всегда гнездились на этом дереве.

Сосна все старела и старела, все шире и шире разрастался ее ствол. Рана на стволе, нанесенная медведем, зажила, но не совсем— на том месте выступал шрам, он так и остался навсегда. Ее великолепная пурпурово-красная кора становилась все толще, а громадные ветви — более сучковатыми и широко распростертыми; с годами корни разрастались и крепли. В ясное летнее утро восходящее солнце освещало толстую, изрезанную глубокими морщинами кору и согревало дерево живительным теплом. Когда утренний ветерок набегал и играл среди ее иглистых ветвей, казалось, что они шептали и напевали тихую песню благодарности владыке жизни — Солнцу.

Индейцы, кочевавшие в прерии у подножия Скалистых гор, тоже поклонялись Солнцу. В их представлении Солнце не только давало жизнь, но и помогало бороться за жизнь. Оно сгоняло зимний снег и заставляло расти травы и цветы, чтобы украсить прерию, лишенную древесной растительности. Так думали индейцы племени блэкфут (черноногих). Они часто любовались сосной, такой могучей и гордой, — ее темный силуэт так отчетливо и дерзко вырисовывался на фоне гор, увенчанных снеговыми вершинами. Они диву давались, как сосна могла вырасти до таких огромных размеров, что даже им, индейцам, обитателям прерии, она была видна. Издавна кочуя по тем местам, откуда была видна чудо-сосна, такая старая, что никто не знал, когда она тут выросла, индейцы невольно связывали свою судьбу с судьбой вечнозеленого великана. Так было с незапамятных времен. У индейцев племени черноногих существовало поверье, что, пока стоит сосна на перевале гор, никто не прогонит их из родной прерии. А если индейцы погибнут, то и сосна погибнет. И они смотрели на дерево с чувством благоговения.

Прошло пятьсот восемьдесят лет с тех пор, как белка в минуту забывчивости уронила шишку и, сама того не зная и не понимая, посадила удивительную сосну. И только теперь, впервые за свою жизнь, сосна оказала гостеприимство человеку.

Юноша из племени черноногих, перед тем как принять посвящение в воины, дал обет, что проведет пять дней и пять ночей под сенью старой сосны в посте и размышлениях, чтобы очистить свою душу от зла. Быть может, за эти ночи он увидит сон, и, когда вернется домой, его сон разгадают мудрые колдуны. Тогда, если он выдержит испытание, которое будет очень суровым, его посвятят в воины. И он мечтал, что черноокая подруга выслушает признание в любви и согласится войти в его новый красивый вигвам. Она разделит с ним славу — он всем сердцем надеялся, что заслужит ее в надвигающейся битве с бледнолицыми чужеземцами, которые уже начали отнимать у них землю.