Рассказы опустевшей хижины
Шрифт:
Уже недолго осталось нам нести это бремя воспоминаний,
такая большая тяжесть легла только на нас двоих.
Наш народ погиб, а бледнолицые захватили все.
Теперь наша работа пришла к концу. Моя и твоя.
Не успеет зима запорошить твои ветви снегом
и злые птицы-метели с воем пронестись
на Белых крыльях по лесу,
я встречу ту, кто была матерью моих сыновей.
Я увижу моего Брата Медведя —
его дух сражался рядом со мной
здесь, на этом месте.
Скоро и ты придешь вслед за нами.
Индейцев уже нет, и тебя скоро не будет.
Мудрые люди далекого прошлого,
которые знали тебя еще молодой, сказали
Все должно произойти, как они говорили, —
предсказание должно сбыться.
И когда ты придешь к нам — в Великое Неизвестное, —
мы еще раз посидим в тени твоих ветвей
и, отдыхая, поговорим о прошлом.
И огромный Медведь — мой Брат — будет с нами,
и он все услышит.
Все это долгое время мы были друзьями — ты, и я, и он.
Великий дух добрый, и он не разлучит нас.
Ни один человек, как бы умен он ни был,
не смеет сказать, что только он один будет жить
в царстве будущего.
А до той поры храни свою силу,
о мой друг долгих, долгих лет.
О Сосна, о великий Медведь — мои заступники,
услышьте меня…
И индеец замолк. Он пошарил в своем кармане и вынул оттуда щепотку табаку и очень осторожно вложил в череп медведя. Это было жертвоприношение. Потом старый вождь сел и прислонился к сосне — она поддерживала его, но не могла вдохнуть в него жизнь. Он сидел совсем тихо, не сводя глаз с Великой Равнины, и прислушивался к голосу дерева, который раздавался с высоты, когда ветер играл среди ветвей. Это был тихий протяжный напев чарующей красоты.
И вот, когда старый индеец сидел так тихо и спокойно, прерия словно заволоклась дымкой, пока совсем не исчезла с глаз. И голос сосны умолк…
Жизнь покинула старого-старого индейца…
Двести лет назад на этом самом месте она ушла от медведя-гризли.
И сосна знала, что самый последний из ее друзей умер и что теперь настал ее черед. Так было суждено. Все, кто любил ее, должны были умереть, пока она жива.
В ту ночь нагрянула с гор гроза. Одинокая сосна, терзаемая бурей, стонала и раскачивалась из стороны в сторону. На ослепительном, освещенном вспышками молний небе отчетливо выделялся ее темный силуэт, и казалось, что она мучительно корчилась в предсмертной агонии.
На следующий день несколько всадников, проезжая мимо, увидели безжизненное тело индейца. Они зарыли его в неглубокой могиле у самой дороги. Один из них с чувством озорства сорвал привязанный к ветке череп медведя и бросил его в ручей, где плавали банки из-под томатов и другие отбросы.
Прошло немного времени, и было решено проложить здесь широкую проезжую дорогу. Приехали инженеры — энергичные деловые люди, хорошо овладевшие своей профессией. Они видели красоту в прямых линиях и жестких очертаниях и не без удовольствия наблюдали, как разрушались первобытные силы, которые свободно действовали в природе еще за полмиллиона лет до появления человека. Их увлекала задача преобразовать природу и приспособить ее к себе. Сосна — старый часовой на перевале Скалистых гор — мешала их работе, и они решили ее срубить.
И дерево, которое прожило такую долгую жизнь, терпеливо ждало своей гибели. Раздался первый удар топора. Сосна продолжала стоять во всем своем величии и благородстве до самого последнего удара — и тогда пошатнулась… и начала свой последний путь к земле. Со стоном и рыдающим скрипом — так разрывались все ее волокна — могучая сосна, склонив вершину, стремительно падала на поляну, где зрели ягоды и цвели дикие цветы. Она распростерлась на
Предсказание мудрых людей племени черноногих сбылось: сосна погибла после того, как погиб их народ.
Горы наблюдали все это с каменным спокойствием. Они знали, что деревья умирают и люди тоже, но что сами они будут жить вечно.
В тот момент, когда раздался последний удар топора и жизнь навсегда покинула дерево, на горном перевале, по преданию, появилась фигура обнаженного индейца с развевающимися орлиными перьями на голове и за спиной. Он появился на одно лишь мгновение и тотчас исчез.
А рядом с ним был огромный медведь-гризли.
Автомобиль — великолепное творение современной техники с полным комплектом более или менее нужных приспособлений, спроектированных с хитроумной выдумкой и расчетом, чтобы все изобретенное ранее померкло бы перед ним, — мчался по новой дороге, проложенной через горы. В машине сидели два пассажира. У водителя были красивые тонкие руки и спокойный, вдумчивый взгляд человека, который привык наблюдать. Спутник его казался человеком грузным, с большими мешками под глазами, отвисшей челюстью и толстыми губами; пальцы его были унизаны перстнями, в углу рта торчала сигара.
Автомобиль поднялся на перевал Скалистых гор; оттуда, если оглянуться назад, открывался чудесный вид на возделанные поля прерии, расстилавшиеся внизу. Молодой человек остановил машину и с нескрываемым восторгом воскликнул:
— Черт побери! Взгляните-ка на эти горы! Это же великолепно, не правда ли?
Спутник, окинув взглядом уходящие в поднебесье горы, сказал:
— Не могу использовать их в своем предприятии. — И, пожевывая сигару, добавил: — По-моему, это убогая природа.
У самой дороги возвышался огромный пень недавно срубленной сосны. Толстяк вынул изо рта сигару и сплюнул лихо, нацелившись в пень.
Потом автомобиль продолжал свой путь.
Рыжеватая белка промчалась через дорогу с сосновой шишкой в зубах, бросила ее где-то на горной поляне и сейчас же забыла о ней.
ПРОЩАНИЕ
Я перебирался через черные болота Абитиби, бродил по обманчивым заболоченным ее местам: голодал в суровой пустыне неисследованного Севера; прорубал себе тропу сквозь непроходимые кедровые заросли в далекой Темискауате; и как-то раз я провел лето на вершине горы Всадник, в прекрасном ее оазисе, она красовалась своими тополевыми лесами, усыпанными мириадами цветов склонами и казалась изумрудным островом на фоне знойной, засеянной пшеницей Манитобы. А теперь я живу среди озер и бескрайних хвойных лесов Северного Сэскачевана.
Каждое из этих мест привлекает и манит к себе, словно волшебной силой, как, впрочем, и любой уголок неисхоженной и ненаселенной земли. Но где бы я ни был, мне везде недостает сурового романтического великолепия Северного Онтарио, с его дерзким нагромождением гор, бесчисленными глубокими озерами и быстрыми реками. И хотя я получаю большое удовлетворение от моей теперешней работы, которая накладывает на меня все больше и больше ответственности и обязательств, хотя круг моих интересов становится все шире и шире, — несмотря на все это, томительные воспоминания о прошлом не покидают меня. Это воспоминания о давно минувших беззаботных днях молодости, когда я бродил легко и свободно по диким гористым местам Онтарио, не обременяя себя ношей, — все мои вещи помещались в моем любимом быстроходном каноэ, а в зимнюю пору в тесной хижине, наскоро выстроенной на берегу замерзшего или же готового замерзнуть озера.