Рассказы писателей Каталонии
Шрифт:
Довольно и того, что пришлось выслушать утром, — Жауме разбудили голоса служанок во дворе:
— Тише ты, распелась, — говорила одна, — смотри, проснется хозяйский сынок.
— Как же, разбудишь нашего младенца!
— Да ведь он тебе нравится!
— Мне? Мне нравятся мужчины, а не куколки. Можешь взять его себе — дарю.
— Нет уж, пусть сначала подрастет.
Обе служанки сходили по нему с ума, но бедный Жауме принимал их слова за чистую монету. А тут еще отец подлил масла в огонь: за обедом уселся прямо напротив, сверкая лысиной, и, мрачно поглядывая на голову
— Ну? Что это с тобой?
— Ничего, папа…
— Не мешало бы иногда причесываться — черт знает на кого похож.
Жауме покраснел как рак, швырнул на стол вилку и закричал:
— Что я, виноват? Сегодня же остригусь наголо!
— Только попробуй! — поспешила вставить мама, — Только попробуй — больше ни сентима не получишь. Таких волос по всей Мальорке не сыщешь, даже девчонки завидуют…
Сестра, ехидно улыбаясь, тоже внесла свою лепту:
— Нет, вы посмотрите на него — ну просто загляденье. Похож на ангелочка с…
Ангелочек с рождественского торта. Так его уже кто-то называл. Сестра не успела договорить, потому что братец вовремя запустил ей в голову булкой. Отец тут же принял торжественную позу. Если бы не лысина — ни дать ни взять английский лорд на заседании парламента.
— После обеда, — процедил он сквозь зубы, — запрешься в своей комнате и будешь сидеть там до утра, понятно?
«Ангелочек» бросил на стол салфетку и встал.
— Нет, дорогой мой, — продолжал разгневанный родитель, — сначала закончится обед, а уж потом ты изволишь удалиться к себе. Кстати, захвати хлеб. Ужинать сегодня не будешь — посидишь на хлебе и воде. И не вздумай до завтрака показываться мне на глаза.
Он говорил сквозь зубы и едва слышно (эта манера появилась после того, как прошлой весной папочка побывал в Лондоне), потом, ударив кулаком по столу, он прогрохотал:
— Ты это заслужил, невежа!
Мама только тяжело вздыхала. Обед, который тянулся бесконечно долго, наконец кончился, и Жауме, красный от злости, с трудом сдерживая слезы, вбежал к себе в комнату, бросился на постель и, к счастью, тут же уснул. Он проспал несколько часов кряду и проснулся в холодном поту — перед глазами еще проплывали вереницей сладкие сахарные ангелочки. Жауме пошел в ванную, принял душ и начал причесываться перед зеркалом, старательно приглаживая мокрые волосы. Он проделывал это несколько раз в день, но все усилия были напрасны: волосы, как только высыхали, снова поднимались вверх, густые и пушистые — настоящие русские меха. Неожиданно Жауме заметил на полочке булавку с большой жемчужиной, которую мама обычно прикалывала к мантилье. Все думали, что она давно потеряна в церкви. «Заложив булавку, можно выручить не меньше двенадцати дуро!» Жауме взглянул на часы — половина седьмого. Он быстро оделся и выскользнул из дома. Ломбард возле площади Сан-Франсеск закрывается в семь. Без пяти Жауме был уже на месте и с важным видом бросил на прилавок свою находку.
— Что это? Булавка для галстука? — спросил служащий ломбарда.
Жауме высокомерно взглянул на этого несчастного, отставшего от жизни. Ну кто в тысяча девятьсот сороковом году носит булавки для галстуков?
— Понятия не
— Сколько же вы за нее хотите?
«Десять дуро вряд ли удастся выжать, но уж восемь по крайней мере…»
— К сожалению, могу предложить вам только четыреста песет, да и то потому, что жемчужина молодая. Если вас это не устраивает…
— Устраивает, устраивает!
Жауме с трудом сдержал радостный вопль. Восемьдесят дуро! Целое состояние. И все это можно истратить в один вечер. Он взглянул на свое отражение в стеклянной двери. Стройный, высокий, прекрасно одет. Волосы, слава богу, хорошо лежат, а не торчат во все стороны. Пожалуй, так ему можно дать лет на десять больше. «Только бы ветер не поднялся…» Конечно же, именно в этот момент налетел шквальный порыв ветра, и, когда Жауме свернул в Кошачий переулок, от тщательно уложенной прически остались одни воспоминания.
Хозяйка заведения, которое располагалось в доме № 7 по Кошачьему переулку, в халате и бигуди сидела на диване в прихожей и читала последние светские новости. Услышав, что кто-то вошел, она подняла голову и внимательно оглядела элегантного молодого человека с фигурой спортсмена и лицом младенца. Это была ухоженная и изысканная дама. Недаром она долго жила во Франции. «Воспитанницы» называли ее «Сеньора», а иногда «Мадам».
— Прошу вас, — сказала она, расплываясь в любезной улыбке, — пройдите, пожалуйста, в гостиную.
Мадам еще раз бросила на юношу оценивающий взгляд. Смазливый мальчик из обеспеченной семьи. Одевается у лучших портных, но денег, конечно, мало. Клиент небогатый, зато престижный.
— Ну, что у вас тут новенького? — начал Жауме, стараясь держаться как можно развязнее.
— Ах, у нас всегда полно новостей, — подхватила Мадам, налегая на французский акцент, — я ведь только что из Марселя… Вы, вероятно, хотели бы мулатку?
По выражению лица клиента она сразу догадалась, что избрала неверный путь, и быстро поправилась:
— Понимаю, понимаю — вы предпочитаете тип parisien. Je comprends, monsieur[16]. Элегантная юная особа… Думаю, Пралин вам подойдет.
Две тихие невзрачные девицы вошли в гостиную и издали стали наблюдать за происходящим, пяля глаза на золотую шевелюру Жауме.
— Видите ли, мне нужна подходящая девушка, чтобы пойти поужинать.
Мадам задумалась.
— Так вы хотите увести ее? Надолго?
— Да… На весь вечер…
В эту минуту вошла Пралин. Ей было, скорее всего, под сорок. «Элегантная юная особа» обладала лошадиным профилем, довольно красивыми глазами и тонкой талией.
— Этот молодой человек, — тихо сказала Мадам, — хотел бы поужинать с вами.
— Прекрасно. Что мне надеть?
— Одну минуточку, — прервала ее Мадам и с улыбкой обратилась к Жауме — Дело в том, друг мой, что это будет слишком дорого для вас. Пралин была манекенщицей chez Dubois[17] на бульваре Капуцинок в Париже, так что, если двух часов вам достаточно…
— Нет, нет. На весь вечер.
— В таком случае с вас двести песет.
Ни слова не говоря, Жауме протянул Мадам две банкноты.