Рассказы; Повести; Пьесы
Шрифт:
Маша. Принеси сюда, няня. Туда не пойду.
Ирина. Няня!
Анфиса. Иду-у!
Наташа (Соленому). Грудные дети прекрасно понимают. «Здравствуй, говорю, Бобик. Здравствуй, милый!» Он взглянул на меня как-то особенно. Вы думаете, во мне говорит только мать, но нет, нет, уверяю вас! Это необыкновенный ребенок.
Соленый. Если бы этот ребенок был мой, то я изжарил бы его на сковородке и съел бы. (Идет со стаканом в гостиную и садится в угол.)
Наташа (закрыв
Маша. Счастлив тот, кто не замечает, лето теперь или зима. Мне кажется, если бы я была в Москве, то относилась бы равнодушно к погоде…
Вершинин. На днях я читал дневник одного французского министра, писанный в тюрьме. Министр был осужден за Панаму. С каким упоением, восторгом упоминает он о птицах, которых видит в тюремном окне и которых не замечал раньше, когда был министром. Теперь, конечно, когда он выпущен на свободу, он уже по-прежнему не замечает птиц. Так же и вы не будете замечать Москвы, когда будете жить в ней. Счастья у нас нет и не бывает, мы только желаем его.
Тузенбах (берет со стола коробку). Где же конфекты?
Ирина. Соленый съел.
Тузенбах. Все?
Анфиса (подавая чай). Вам письмо, батюшка.
Вершинин. Мне? (Берет письмо.) От дочери. (Читает.) Да, конечно… Я, извините, Мария Сергеевна, уйду потихоньку. Чаю не буду пить. (Встает, взволнованный.) Вечно эти истории…
Маша. Что такое? Не секрет?
Вершинин (тихо). Жена опять отравилась. Надо идти. Я пройду незаметно. Ужасно неприятно все это. (Целует Маше руку.) Милая моя, славная, хорошая женщина… Я здесь пройду потихоньку… (Уходит.)
Анфиса. Куда же он? А я чай подала… Экой какой.
Маша (рассердившись). Отстань! Пристаешь тут, покоя от тебя нет… (Идет с чашкой к столу.) Надоела ты мне, старая!
Анфиса. Что ж ты обижаешься? Милая!
Голос Андрея: Анфиса!
Анфиса (дразнит). Анфиса! Сидит там… (Уходит.)
Маша (в зале у стола, сердито). Дайте же мне сесть! (Мешает на столе карты.) Расселись тут с картами. Пейте чай!
Ирина. Ты, Машка, злая.
Маша. Раз я злая, не говорите со мной. Не трогайте меня!
Чебутыкин (смеясь). Не трогайте ее, не трогайте…
Маша. Вам шестьдесят лет, а вы, как мальчишка, всегда городите черт знает что.
Наташа (вздыхает).
26
Прошу извинить меня, Мари, но у вас несколько грубые манеры (фр.).
Тузенбах (сдерживая смех). Дайте мне… дайте мне… Там, кажется, коньяк…
Наташа. Il parait, que mon Бобик d'ej`a ne dort pas [27] , проснулся. Он у меня сегодня нездоров. Я пойду к нему, простите… (Уходит.)
Ирина. А куда ушел Александр Игнатьич?
Маша. Домой. У него опять с женой что-то необычайное.
Тузенбах (идет к Соленому, в руках графинчик с коньяком). Все вы сидите один, о чем-то думаете – и не поймешь о чем. Ну, давайте мириться. Давайте выпьем коньяку.
27
Кажется, мой Бобик уже не спит… (фр.)
Пьют.
Сегодня мне придется играть на пианино всю ночь, вероятно, играть всякий вздор… Куда ни шло!
Соленый. Почему мириться? Я с вами не ссорился.
Тузенбах. Всегда вы возбуждаете такое чувство, как будто между нами что-то произошло. У вас характер странный, надо сознаться.
Соленый (декламируя). «Я странен, не странен кто ж! Не сердись, Алеко!»
Тузенбах. И при чем тут Алеко…
Пауза.
Соленый. Когда я вдвоем с кем-нибудь, то ничего, я как все, но в обществе я уныл, застенчив и… говорю всякий вздор. Но все-таки я честнее и благороднее очень, очень многих. И могу это доказать.
Тузенбах. Я часто сержусь на вас, вы постоянно придираетесь ко мне, когда мы бываем в обществе, но все же вы мне симпатичны почему-то. Куда ни шло, напьюсь сегодня. Выпьем!
Соленый. Выпьем.
Пьют.
Я против вас, барон, никогда ничего не имел. Но у меня характер Лермонтова. (Тихо.) Я даже немножко похож на Лермонтова… как говорят… (Достает из кармана флакон с духами и льет на руки.)
Тузенбах. Подаю в отставку. Баста! Пять лет все раздумывал и наконец решил. Буду работать.
Соленый (декламируя). «Не сердись, Алеко… Забудь, забудь мечтания свои…»